|
06:42
КОНТИНГЕНТ
|
| Сергей Скрипаль, Геннадий Рытченко КОНТИНГЕНТ. ШУРАВИ  Глава 13. СЕСТРА Елена Федоровна потеряла зрение лет восемь тому назад в результате аварии на химическом заводе. Долгое лечение не только не дало пользы, но и подорвало и без того слабое сердце. Малейшее переживание могло свести ее в могилу моментально, а вот приятные маленькие волнения врачи даже рекомендовали. Положительные эмоции в жизни нужны и полезны любому человеку. Поэтому перед входной дверью в квартиру Ирина вытерла слезы, постаралась успокоиться и, загремев ключами, вошла в прихожую. Почти не фальшивя, с радостными интонациями крикнула в комнату: - Мама, это я! - А, доченька! Поздновато что-то ты сегодня. Все в порядке? - Да. От Севушки письмо пришло. Держи. Сейчас прочитаю. Глядя в пустоту незрячими глазами, Елена Федоровна приняла в протянутые дрожащие руки конверт. У слепых людей взамен утерянного зрения обостряются все остальные чувства, и, пока Ира умывалась, приводила себя в порядок, мама ощупывала, гладила чуткими ладонями плотный прямоугольник, вдыхала исходящий от конверта еле уловимый запах гуталина, табака (внутренне сожалея: "Вот ведь, сынок, а обещал, что курить не будет!"), солдатской кирзы, грубого шинельного сукна и еще чего-то, от чего в сознании возникало слово "армия". Севушка - Всеволод - младший сын Елены Федоровны, призванный год назад осенью в армию. Ира, читая письма, говорила, что приходят они из Германии, из местечка, название которого трудно запоминалось. То ли Нейстрелиц, то ли Нейштрелиц. Письма подчеркивали и настаивали на этом месте службы, и Елена Федоровна верила, что все так и есть. Письма приходили, как и обещал Сева, всегда пунктуальный, точный, один раз в месяц. Это тоже было связано с опасением за жизнь матери. Нельзя было ее волновать. Она чуть не умерла, едва спасли в кардиоцентре, когда полгода назад письма не было почти два месяца. Ира вошла в комнату, взяла у матери конверт, распечатала и начала читать. Текст был рядовой, обычный. Что в основном интересует и может порадовать мать? Жив ли, здоров? Как кормят? Не обижают ли? И письма пытались радовать, рассказывать о том, что была хорошая солдатская банька, шло подробное описание солдатского харча, с длинным перечислением продуктов, которые в ту пору встречались не во всех магазинах - Германия все же! - о том, что ребята хорошие, дружные, командиры внимательные и заботливые... Смеркалось, в комнате стало темней, и Ирина включила яркий верхний свет. Чтение писем стало традицией, почти обрядом в этой маленькой семье. Елена Федоровна слушала внимательно, старалась запомнить текст письма, радовалась за сына. Некоторые места прочитывались дважды. Привычно, в присущем одному только Севе стиле, шло описание солдатской жизни. Продолжили чтение, и Ирина радостно вскрикнула: - Ма! Севе присвоили звание сержанта! В другом месте письма расхваливалась посылка, которую месяц назад мать отправила Севе. Но "присылать больше не надо, ничего не надо, потому что у нас здесь все есть..." - Ну вот, видишь, - радовалась Елена Федоровна, - а Кузнецова говорила, что ее сыну в Германию посылки не доходят! Вот заглянет, я ее порадую. Ты не знаешь, Ирочка, она не заболела? То часто заходила, а то вот уже почти полгода нет. - Я уж говорила, мам, - отвела глаза Ирина, - она к дочери на Север уехала пожить, пока Генка в армии. Письмо оканчивалось обычными поцелуями, пожеланиями здоровья, приветами друзьям и знакомым. Пока читали, за окном совсем стемнело. Осенний ветер постукивал сучьями старых тополей за окном. Поужинали. Ирина прибрала, помогла матери умыться, уложила ее в постель: - Мам, ты спи, я не надолго. Что ж, дочь взрослая, нужно устраивать личную жизнь. Ира вышла из дому, дошла до неподалеку от них расположенной воинской части и стала ждать. Через проходную проскочил рядовой, подбежал к девушке: - Привет! - Привет! Принес? - Да, бери, только быстро, а то сюда дежурный по части идет. Все, удачи, я побежал, - у КПП обернулся и крикнул: - Ир, ты, если что, приходи еще, поможем. Да, и еще. Сержант может быть заместителем командира взвода, и вилок солдатам не дают, все ложками лопаем. Ну, пока, - махнул рукой и скрылся в ярком прямоугольнике проходной. Ира вернулась домой, заглянула к проснувшейся матери: - Мам, я дома, спи. - Ирочка, ты письмо Севушке напиши. - Да, мама, прямо сейчас и сяду. Пока Ира приготовила место на кухонном столе, переоделась в домашнее, Елена Федоровна заснула. Ирина заглянула в комнату матери, чтобы выключить свет и посмотрела в лицо спящей. Подумала о том, что врачи не дают больше года при таком сердце, даже если уход будет идеальный и лекарства самые современные. Сильно сдала мама. Если бы знала, почему Кузнецова перестала заходить! Поправляя одеяло, увидела конверт с письмом, зажатый в руке матери. Елена Федоровна улыбнулась во сне и губы, едва шевельнувшись, позвали тихонько-тихонько: - Севушка!.. Ира прошла на кухню, села за стол. Развернула тетрадку с вложенным в нее солдатским конвертом без марки, принесенную ею из военной части. Выдернула аккуратно двойной листочек и, вздохнув, начала писать: "Дорогая мамочка и сестренка моя, с солдатским приветом к вам ваш сын и брат Всеволод Авдеев!" И дальше текст письма сообщал в присущем одному только Севе стиле, что служба идет хорошо, что он теперь уже "годок", что недавно его назначили заместителем командира взвода, а в прошлые выходные замполит возил их на автобусе в Дрезден на экскурсию. Ирина старательно описывала Цвингер - дрезденскую галерею, о которой специально читала в читальном зале Краевой библиотеки. Письмо ладилось, и только дойдя до места: "вот хохма-то, давно хотел вам написать, что в столовой и первое и второе едим ложкой, а в Дрездене зашли в гаштет - это кафе у немцев так называется - а там вилки и ножи, так я...", Ира остановилась, дала передохнуть уставшим пальцам и глазам. Вспомнилось ей, как сама-то, старше брата на два года, водила его, пятилетнего мальчишечку, за руку в парк гулять, кататься на аттракционах. Какой белоголовый, хороший, послушный мальчишка был Сева. Как хорошо они дружили и любили друг друга, прямо как в сказке про братца Иванушку и сестрицу Аленушку. Вспомнился совсем пацан, стриженный наголо, с оттопыренными ушами и тонкой шеей, какой-то беззащитный в своей детскости, призывник Сева, растерянно, смешно приникнувший к окну вагона сплющенным о стекло носом, и его голос на перроне, на прощанье сказавший: "Не грусти, сестренка." Протянув руку, Ира достала из-за картины, висящей на стене, маленький серый казенный бланк. В который уже раз прочитала сообщение о том, что на шестом месяце службы рядовой-десантник Авдеев Всеволод Георгиевич пропал без вести во время выполнения интернационального долга на территории Демократической республики Афганистан. Не пропал Сева, а погиб от взрыва мины, и разнесло его бедного в клочья, почему и сообщили, что пропал. Только Генка Кузнецов, друг Севы, рассказал все Ирине, жутко плача пьяными слезами, глухо и страшно пристукивая протезами ног об пол этой самой кухоньки, когда Елена Федоровна лежала в кардиоцентре. - Ведь вот он, Севка, передо мной бежал. Брали мы тогда кишлачок один под Баграмом. Суки духи плотно били по нам из минометов из-за дувалов. Видел я, откуда бьют. Кричал Севке, чтобы брал левее, там дыра в дувале была, можно было оттуда падлюк достать. Да куда там! Они стреляют, мы стреляем. Грохот... Тут-то и взрыв, прямо под ногами Севки... - умолк Генка, налил неверной рукой стопку водки, проглотил: - Как рвануло! Я смотрю, ищу, а Севки нет нигде. Потом второй взрыв, ноги мне до колен - в кашу, - Генка тяжело вздохнул и протянул Ирине медаль "За отвагу", - это его, Севкина... Ирина зажала в кулак медаль, уткнулась лицом в руки, лежащие на тетрадях, тонко пахнущих гуталином, кирзой, табаком и еще чем-то неуловимым, и горько беззвучно заплакала. Глава 14. ТВАРЬ Крепко спит Андрей, сквозь сон смутно чувствуя, что что-то тревожит его, не дает полностью погрузиться в сладкие ночные грезы. Вздрагивает, понимая, что чей-то взгляд сверлит его ненавистью и злобой. Осторожно Андрей переворачивается на спину, открывает глаза и цепенеет от ужаса. Низкий брезентовый потолок нависает над ним, но не это пугает Андрея. С провисшего палаточного полога, уцепившись суставчатыми лапами-когтями, свисает прямо над лицом огромный скорпион. Неуловимо быстро насекомое протягивает клешни к голове Андрея, впивается ими в лицо и приближает к шее мерзкое жало с каплей яда и смотрит немигающим взглядом равнодушной злобной твари в остановившиеся от страха глаза человека... …Какое нехитрое развлечение - бродить по залам краеведческого музея, глазеть на всяческие диковинки, предметы быта стародавнего, такие смешные, трогательные. Любоваться красотой природы, пусть даже такой - заспиртованной и засушенной. По воскресеньям, когда родители заняты накопившимися за неделю и отложенными до выходных делами: стирка, генеральная уборка, готовка пищи на следующую неделю, они сами выпроваживают детей на улицу: - Иди-иди, погуляй. Сходи с друзьями куда-нибудь. Ну что дома-то сидеть! Занятие найти не трудно, даже в маленьком городе. Библиотека, кино, парк с аттракционами, да мало ли куда можно пойти. Но все это хорошо, когда тепло, а вот зимой очень-то по городу не погуляешь, на лавочке не посидишь. Зато в музее и тепло, и интересно. Андрей жил в этом городе недавно и ему очень нравилось знакомиться с необычными особенностями нового для него края. С недавних пор Андрей ходил по залам музея не один. Теперь он проходил вдоль витрин, сжимая осторожно хрупкую ладошку любимой девушки. Посидев в кино, побродив по заснеженному городу, Андрей и Ленка заходили в музей. Прелесть! Начиная от встречающего их на втором этаже лобастого чучела зубра, заканчивая немецким шестиствольным минометом. Андрей ахает, удивляется, слушая Ленкины рассказы, лукаво посматривает на лицо девушки, воровато оглядываясь по сторонам, и если в зале они оказываются одни, Андрей целует Лену. Ленка дурачится, балуется и ведет Андрея к единственной экспозиции, которая восторга у него не вызывает. - А теперь... Мы пойдем... - загадочно начинает Ленка, - и посмотрим... - Ну, Аленушка, ну, перестань. Не могу я... - На бабочек, на бабочек, - заканчивает хитрая Ленка. - Да, прошлый раз ты тоже говорила "бабочки, бабочки", - не верит наученный опытом Андрей, - а там - скорпионы! Ленка тихонько хихикает, вспоминая, как шарахнулся от выставки с насекомыми Андрей. Андрея, еще маленького, ударил своим жалом крупный скорпион. Это было в Средней Азии, где семья Андрея жила по месту службы отца - офицера. Серьезных последствий не было. Быстро помогли медики из гарнизонного госпиталя. Но Андрей никак не мог забыть, как потянулся ладошкой к интересному забавному насекомому, чтобы погладить его колючую спинку, пожалеть за то, что все его не любят, давят сапогами и не разрешают играть с ним. Скорпион затих на потрескавшемся асфальте, расставил пошире членистые лапы, загнул к спинке хвост с жалом-крючком на хвосте, заметив приближающуюся к нему, сначала в виде тени, а затем - ненавистной человеческой руки, опасность. Как только рука человека приблизилась, почти касаясь панциря, скорпион метнул свой хвост, моментально пронзил жалом нежную кожу ребенка, вспрыскивая под нее яд, и как только рука отдернулась, тварь тут же исчезла в одной из многочисленных трещин. С тех пор Андрей видел в кошмарных снах скорпионов, а уж чтобы самому подойти к витрине музея и любоваться этой мерзостью - это было выше его сил. - Пошли, пошли, - тихонько смеялась Ленка и волочила за руку упирающегося Андрея к галерее. - Надо, Андрюшенька, волю воспитывать. Такой здоровенный, а букашек боишься! И это - мой мужчина! В эти минуты Андрей почти ненавидел Ленку. Ему хотелось оттолкнуть ее от себя, наговорить гадостей, только чтобы не идти к этой чертовой галерее, в которой были выставлены насекомые. - Ладно, Андрюшенька, если подойдешь к витрине, я тебя поцелую, - смеялась Ленка. Собрав всю волю в кулак, Андрей делал шаг к стеклу, за которым в коробочках, в ярком свете, лежали засушенные твари, открывал глаза, и его плечи передергивались от отвращения. Он отступал назад и угрюмо уходил в другой зал. В такие минуты обещанная девушкой награда не радовала Андрея. Лена подходила к нему, нежно обнимала и целовала в перекошенные губы. Андрей вздрагивал, невольно защищаясь от прикосновения твари, стоящей перед глазами, и только мгновение спустя успокаивался. И такой он становился растерянный, жалкий, беспомощный, что Ленка с каким-то еще неведомым ей материнским чувством прижимала его склоненную голову к своей груди и целовала в макушку. Затем она брала Андрея под руку, и они уходили в другие залы. Пропуская девушку вперед, в дверях Андрей косился на галерейку и, бормоча с отвращением: "Тварь! Вот же тварь, а...", торопился поскорее уйти. Через некоторое время Ленка начинала ехидничать: - Как же ты служить-то будешь? А если в пустыню зашлют? - Не, я с тобой в институт поступлю. А если провалюсь - в морфлот проситься буду. - С ума сошел! Там же на год больше служить! А если не дождусь?! - прищуривалась Ленка. - Ты... - совсем подавленно замолкал Андрей. - Дождусь, дождусь! - смеялась Ленка, успокаивая помрачневшего Андрея. - Ты что? Я же люблю тебя! Надо же было такому случиться, что и экзамены Андрей с треском провалил, и служить по призыву его именно в пустыню отправили. Кого интересовали его страхи? Призывную комиссию? Чихать они хотели на его страхи! Для них важно одно из двух - "годен - негоден". - Годен! Стальная, непробиваемая государственная воля, которую называют "почетная обязанность", подкрепленная понятием "интернациональный долг", как песчинку подхватила Андрея. Не обращая внимания на его желания и страхи, ураганом проволокла через воинский эшелон, курс молодого бойца, спецподготовку и шмякнула в море таких же песчинок на юге неведомого Афганистана настолько быстро, что, казалось, еще вчера звучала песня сидящих с мешками на перроне коротко стриженых парней: "Нас провожали, как обычно, на перроне И на прощанье обещали: "Будем ждать!" О назначеньи мы узнали лишь в вагоне, Еще не зная, что придется испытать..." - Буду ждать, буду, буду! - заверяла ревущая Ленка, уткнувшись шмыгающим носом куда-то в шею Андрея. Плакала мама, а отец просил не посрамить чести военного и часто отворачивался, смахивая с глаз невидимые никому слезы. Ленка... Накануне, из-за пьяного дыма проводов, неотвязных родственников им толком и поговорить-то не удалось. Никак было не избавиться от перебравшего дяди Коли, который насильно усаживал за плечи рвущегося к Ленке Андрея, и в который уже раз пьяно кричал: - Племяш! Главное - не ходи туда, куда тебя старшина посылает! Не спеши выполнять приказ - вдруг его отменят! - и сам же гоготал над своими шутками. Андрей верил, что Ленка дождется, еще и потому, что он у нее был первым мужчиной. Из-за сальностей по этому поводу он даже поругался на проводах со своим дружком Генкой. Только мысли о Ленке, воспоминания о ней и надежда на будущее примиряли с тяжестью службы, отгоняли страхи, позволяли забыться. Душу отводил Андрей в разговорах с земелей. Земляки, да еще и из одного города! Это вам не два лаптя по карте! Да еще и в такой далекой враждебной стране. Так что такой земеля это уже почти родственник. Что от родственника скрывать? Серега рассказывал и о себе, не стесняясь открыть душу Андрею. А Андрей поделился своим. Вспоминал, как горячими ночами Ленка говорила слова любви, что только для него одного купила настольную лампу с зеленым абажуром и только для него включала ее, выставив на подоконник своей кухни. Зеленый свет из окна первого этажа далеко виден, но не это главное. Означало это, что мать Ленки вновь уехала в Москву в командировку, и что Андрея с нетерпением ждет его Мечта, его Любовь, его Божество. - И хитрая же девчонка! - хмыкал Сергей. - Поди, догадайся, к чему свет-то зеленый! Надо запомнить! - Эх, Серега! Умная, красивая, нет другой такой девушки для меня. Отвернется если - жить не захочу! - горячо вздыхал Андрей. - Боюсь я, Серега. Дружок мой, Генка, знаешь, сколько девчонок переменил? Жуть. Он мне вот что говорил... Серега вскидывал брови, и Андрей делился своей тревогой: - Где-то вычитал Генка, что.... как там, - Андрей морщился, вспоминая Генкины слова, - а, вот.., что девушка, дающая до свадьбы задаток, потом раздает товар свой всем и даром, - Андрей в отчаянии махал рукой, - а он, зараза, знает. Опытный. Говорит: "Распечатал девочку, так и знай, уже не остановится!" И подкалывает: "Сам ты сладенькое узнал? Что? Плохо? Больше не будешь? То-то! А ее на два года бросаешь одну. Она же живая, значит, очень скоро захочет". Мы с ним чуть не подрались. А теперь сам думаю, и боюсь, а вдруг и правда?! - Да ладно, чего ты начинаешь! - неуверенно успокаивал Серега. - Разные девчонки бывают. Дождется! - и, подпалив, сделав две-три затяжки, передавал папиросу с анашой: - На, дерни. Успокаивает. Тревога Андрея была вызвана еще и тем, что после первого полугода службы письма от Ленки стали приходить реже и реже. Родители писали об общих вопросах, о гражданской жизни. О Ленке - ни слова. Как-то раз мама в ответ на одно из сумасшедших писем Андрея сухо и скупо написала, что Ленка очень занята учебой. Чувствовалась неохотность этой приписки, и Андрей запсиховал. Огорчался, злился, ревновал и подозревал самое для себя худшее. В рейдах пер на рожон, старался быть впереди, ничего не боялся, кидался в самую гущу событий в надежде получить отпуск, попасть домой, узнать, что же происходит с Ленкой. И только через год узнал. Случилось. Но не только то худшее, чего боялся Андрей, а еще страшнее. Андрей получил письмо от Генки. Верный друг сообщил, что не писал от того, что боялся - Андрей не поверит. Тем более, что год назад из-за Ленки же и поругались. Но молчать больше не может. Один из старшекурсников мединститута не только соблазнил Ленку, но и приобщил ее к наркотикам - посадил на иглу. Привыкание оказалось настолько быстрым, а зависимость настолько сильной, что через полгода Ленка дошла до состояния, при котором за очередную дозу ложилась под любого. А верный знак ее и Андреевой любви - лампа под зеленым абажуром - светит теперь любому, посвященному в Ленкину зависимость. С болью в сердце, отказываясь верить, Андрей прочитал письмо, но сообщение о лампе убедило его бесповоротно в происшедшем. Ни стреляться, ни вешаться Андрей не стал. Хотя мысли об этом и приходили в его измученную голову, но Андрей недавно был свидетелем подобного случая. Месяц назад из отпуска пришел красавец сержант Вовка Кривцов. Вернулся какой-то квелый, малоулыбчивый, в отличие от себя прошлого, неунывающего, пышущего здоровьем и уверенностью. Провожали его в отпуск всем батальоном. Раздобыли и привели в порядок форму, натащили солдатских значков отличия: "Отличник Советской Армии", первый разряд классности, 1-я ступень ВСК, новенький гвардейский знак, "Парашютист-инструктор", Вовка надраил до солнечного блеска и без того новенькую медаль "За Отвагу". В общем, новенькой копеечкой уезжал Вовка из части, а вернулся ржавой железякой. Сбрил густые усы, за которыми даже в рейде ухаживал, часто расчесывая их специальной щеточкой, подстригся налысо, и ходил по части как-то серо и незаметно. Однажды ночью, после длительного рейда, в палатке все спали, что называется, без задних ног. Внезапно, совсем рядом с Андреем раздался выстрел. Никто даже не пошевелился. Во-первых, стрельба в непосредственной близости - дело не новое, только что в горах настрелялись по горло, во-вторых, те, кто сейчас в охране городка стоит, тоже могут пальнуть по невидимому врагу, а может и просто так, от тоски, по звездам шмалит, в-третьих, если бы действительно нападение на городок было, сейчас такая суета началась бы!.. Так подумал во сне Андрей и другие ребята и, вздохнув в тяжелом забытьи, еще крепче погрузились в освежающий сон. Утром их разбудил бешеный рев старшины, зашедшего в ротную палатку проведать своих пацанов. Андрей подскочил с кровати и увидел на соседней скрючившегося под одеялами Вовку. Сначала Андрей даже не понял, что же произошло. И только когда кто-то из ребят забросил боковое полотнище наверх и, откинув три одеяла, заглушившие выстрел и укрывшие пороховую вонь и гарь, все стало ясно. Вовка лежал на правом боку. Колени подтянуты к груди, между ними зажат автомат, ствол которого засунут в рот. На подушке лежала пачка дешевых сигарет "Донские", поломанный спичечный коробок и помятый конверт. Андрей не мог оторвать глаз от головы сержанта, у которой напрочь отсутствовал затылок. Потом Андрея долго таскали в особый отдел, выпытывали, почему он не среагировал на выстрел ночью, как будто Андрей был в палатке один и только он мог слышать этот выстрел. Отцепились от Андрея не очень охотно, видно все же убедила их записка, оставленная Вовкой. Ту записку успели еще до прибытия особистов прочитать. Старшина вынул ее из конверта, пробежал взглядом, бросил на пол, процедив при этом непонятно кому обращенные слова: "Вот же сука...", и ушел в штаб. Кто-то из ребят поднял листок и прочитал вслух сакраментальные слова: "В моей смерти прошу винить Людмилу". Все стало ясным и понятным. Теперь Андрей не мог себя представить на месте Вовки. Ночами долго не мог уснуть, даже после тяжелого рейда. Ворочался, распаляя себя воспоминаниями, мучался от предательства Ленки. Не мог себе представить, что она вот так просто может обнажить свое прекрасное тело на простыне перед любым мужиком, что кто-то, кроме него, может прикасаться губами к ее светлым горошинкам сосков, к нежной шее, гладить ее мягкое податливое тело и, наконец, входить в нее, вызывая те же прерывистые стоны, которые, казалось, мог только он, Андрей, вызвать у любимой. Оказывается, не только он. Андрей стискивал зубы, сжимал кулаки в бессильной ярости, но не к Ленке, нет, к тем, кто втянул во все это любимую. Он все простил ей, все и продолжал служить, веря в то, что вернется, разгонит притон и - ах, как слепа любовь! - все-таки останется с Ленкой. Плохо только, что к издерганной Афганистаном и анашой нервной системе вернулись с прежней силой старые страхи к скорпионам, которые он давил в себе. Снилось Андрею, что бежит к нему навстречу по пустыне легкая, веселая, счастливая Ленка. Добежав, бросается на шею и крепко обнимает. Андрей, задыхаясь от счастья, целует ее в губы, а из губ девушки бьет его в лицо жало скорпионье. Андрей вскрикивает, но не просыпается... ...Среди убитых душманов бродит Андрей, заглядывает в мертвые пыльные лица и вдруг видит - в засаленном халате и чалме лежит среди них... Генка. Бросается к нему Андрей, переворачивает на спину - вдруг жив еще? Чалма падает с головы Генки и видно, что она доверху наполнена скорпионами, да два-три на бритой Генкиной макушке шевелятся. Один из них быстро начинает к руке Андрея подбираться. Андрей отдергивает руку, Генкина изжаленная голова падает, раскалывается, и из нее высыпается целый комок копошащихся скорпионов. И бежит Андрей прочь в пустыню, задыхаясь от жгучего раскаленного воздуха и ужаса... Андрей, крича от страха, просыпался в холодном поту, вскакивал с кровати. Быстро и нервно перетряхивал матрац и одеяло, немного успокоившись, падал вновь в постель и валялся до утра. Мальчишки в этой войне навидались всякого. После очередного рейда, понесенных потерь, крови, грязи спокойным ровным сном не спал никто. То и дело кто-нибудь срывался с лязгающей раздолбанными пружинами койки, смотрел безумно в темень палатки, пил огромными глотками из металлической кружки воду, по-волчьи лязгал зубами о край посудины, и валился обратно на свое место, погружаясь в беспокойный муторный сон. Поспать необходимо. Отдохнуть после последнего рейда, да и перед новым, который не за горами, набраться сил надо. Сережка, которому Андрей доверял свою боль и страхи, слушал, потирал огорченно плохо выбритые щеки, сочувственно кивал, как мог утешал друга. Повертев в руках, со вздохом возвращал единственную фотографию Ленки, с которой она, выпускница школы, смотрела открыто, по-доброму улыбалась детской счастливой улыбкой. Переводил взгляд на Андрея и видел в его глазах лихорадочный блеск, нездоровый румянец на осунувшемся лице. Понимал, что сейчас плохой боец его земеля, и старался быть повнимательнее к нему, особо опекал его на операциях. Вот и в этом рейде... Увидев, что неудобно залегшему Андрею самому не перебраться в более защищенное место под пулеметным огнем духов, Сергей выметнулся из своего укрытия, швырнул в короткой перебежке гранату и в прыжке толкнул Андрея в бок. Покатившись, оба залегли в ложбинке под невысоким карагачем. Оба торопливо поменяли магазины автоматов и открыли ответный огонь. Немного позже, в госпитале, Сергей до конца понял, что же тогда произошло. У раненного чьим-то выстрелом душмана дернулась подстреленная рука. Ствол автомата описал дугу и, прошивая воздух, очередью отсек от дерева, под которым лежали Андрей и Серега, кусочек корявой ветки. То ли азарт боя взвинтил до предела воспаленные нервы, то ли ночные кошмары сделали свое дело, то ли анаша, обострившая восприятие, но, когда колючий кусочек ветки попал прямо на открытую шею Андрея, он, как отпущенная пружина, взвился в полный рост из укрытия, завертелся на месте, обеими руками стряхивая веточку из-за ворота гимнастерки, визжа нечеловеческим голосом: - Тварь! Тварь! На секунду опешили обе воюющие стороны, но только на секунду. - Ан.., - только и успел вскрикнуть привскочивший Сергей, как очередь из душманского пулемета остановила и наискосок разрезала, развалила вертящееся тело Андрея. Сергей из этого рейда попал в ташкентский госпиталь с тяжелым ранением ноги, подлечился, комиссовался и прибыл домой. Только через пару месяцев он решился навестить родителей своего боевого друга. Приняли его, еще заранее познакомившись по письмам. Накрыли скромный поминальный стол. Спрашивали, слушали, плакали. О службе, об Афгане, о сыне, о его гибели. За столом, да за разговорами, даже такими горькими, время летит быстро. Увидев, что за окном смеркается, Сергей заторопился. Разгоряченный водкой, воспоминаниями он вышел из подъезда. Уж было направился домой, но увидел уютную лавочку и решил присесть, покурить. Пристроив костыль, чтобы не упал, неловко вытянув ногу, еще болевшую после ранения, закурил, пустил дым к небу и залюбовался звездами. Красиво! Теплый ветерок, забираясь через распахнутый ворот, приятно холодил грудь. Хорошо! Поглядел на дом, в котором засветились окна. Уютно! Вот окно квартиры Андрея - оранжевая штора. А на кухне темно, только огонек сигареты вспыхивает. Ясно. Мама Андрея плачет. Отец - военный человек, мужчина, курит на кухне, и тоже плачет. Не хочет, чтобы жена видела, и свет выключил. Как будто не желая подглядывать за чужим горем, Сергей отвел глаза. Вот свет красивый, золотистый из чьей-то квартиры, а вот... Стоп! Глухо и больно стукнуло сердце. Чья-то рука выставила на подоконник кухни и включила лампу под зеленым абажуром. Не отрывая глаз от окна, Сергей зашарил руками, отыскивая костыль. Нашел его, вцепился мертвой хваткой, будто за спасительную соломинку. Из подъезда вышла старушка, с неудовольствием покосилась на Сергея и стала звать: - Кис-кис-кис... Барсик! Барсик! Куда ты, проклятый, сбежал? Кис-кис... Сергей хриплым голосом спросил у старушки: - Бабушка, скажите. А чье это окно? Кто там живет? Старушка хотела видно не ответить, но медали на груди паренька произвели впечатление: - Вишь лампу? Значит, соберутся седни наркоманы да проститутки. А собирает их одна тут... Тварь! - старушка заторопилась в дом. - Да тебе-то что, сынок. Шел бы ты отсюдова. Сергей поднялся тяжело со скамейки, размахнулся широко и с силой швырнул костыль в окно с лампой. С грохотом разлетелось стекло, лопнула упавшая на пол лампа... Сергей шел, сильно хромая на больную ногу, не оборачиваясь, и шептал: - Тварь! Тварь! |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
