Татарченков. Олег

Сунг: О войне

Аннотация:
Повесть рассказывает о событиях на таджикско-афганской границе в период гражданской войны в Республике Таджикистан во время пребывания в ней Группы Пограничных войск России. События, описанные в ней, происходили на самом деле или могли произойти при определенном стечении обстоятельств.

Пограничникам левого фланга Московского ПОГО

 таджикско-афганской границы и

майору Ренату Шафикову — офицеру спецназа ГРУ

Посвящается  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1
«Гуманитарная помощь»

   Короткая взлетно-посадочная полоса притулилась на окраине большого кишлака с глумливым названием Ослиный Хвост. Никто из его жителей не интересовался, почему их селению, зажатому в котловине Припамирья, дано малопочтенное имя. Ну, и Хвост, ну и что? Для новых же людей с севера кишлак с таким названием лишь усиливал экзотичность этих мест.
   Уже четыре года ВПП не использовалась санитарной авиацией, для нужд которой она и была построена в советские времена. В республике то разгоралась, то затухала гражданская война. На афганской границе, что начиналась в нескольких километрах от Ослиного Хвоста, орудовали банды, которых местные почему-то звали «вовчиками».
   Зарасти «взлетке» верблюжьей колючкой не давали только военные. Более того, они даже расширили ее, добавив к старенькой «бетонке» вместительную вертолетную площадку из зеленых металлических листов.
   Вот и сейчас около нее стоял военный грузовик, вокруг которого толпилось больше десятка людей в камуфляже и с оружием.
   — Сколько можно ждать! — усатый капитан, командир саперной роты, выплюнул изжеванную сигарету «Полет» далеко за гофрированное покрытие вертолетной площадки, — Одиннадцать часов уже, а обещали поднять на «точку» в девять. Дождемся на голову какой-нибудь дряни!
   Мы согласно кивнули в ответ.
   Сейчас над нами жарит солнце, и мы прячемся от него в тени «Урала», набитого вещмешками, бойцами, дровами и ящиками с патронами. Но через пару часов может пойти дождь — погоды в апреле в горах стоят неустойчивые. Причем дождь может ожидаться здесь, в долине, а на перевале Сунг, который серо-белой грядой тянется вдоль нее, и куда нас должна закинуть «вертушка», дождь превратится в снежный буран.
   Всю минувшую неделю над Шуробадским направлением свирепствовал ветер «афганец». В горах он завалил камнепадами и снегом все перевалы. А здесь, в долине, превратил уже покрывшуюся свежей весенней травой почву в бурое грязное месиво. Сегодня с утра наконец-то выглянуло солнце. И появился шанс, что мы, застрявшие в долине, наконец-то сможем выполнить приказ. А тут эти «летуны», из-за которых график летит ко всем чертям…
   Первым, кому можно было посочувствовать в этой ситуации, является как раз усатый командир саперной роты: Ему нужно закинуть на перевал десяток бойцов из числа штрафников и успеть выгрузить бревна для строительства долгосрочных блиндажей. К этому главному грузу следует приплюсовать ящики с патронами, мешки с сухарями, крупой и консервами.
   И потребуется время, чтобы солдаты успели перетащить все это из вертолета на более твердую почву. Однако в случае непогоды военно-транспортный вертолет Ми-8 не будет висеть над хребтом, а сразу уйдет вниз. Выгрузка сорвется и за невыполнение задачи по башке, конечно, получит не бог местной погоды и не командир вертолетной эскадрильи, а усатый кэп.
   Капитан от всех отличается величиной усов (видимо, маршал Буденный в этом деле служит эталоном) и залихватской пограничной фуражкой с высокой тульей. Ее зеленый верх смотрится вызывающе на фоне наших выгоревших камуфляжных кепи и черных шерстяных шапочек.
   Как сапер в своей фраерской фуре будет рулить на высоте в полторы тысячи метров под сильным ветром, для меня загадка. Видимо, опыт есть. Для старого капитана, перевидавшего виды на этой границе, это единственный способ возвыситься над серой обыденностью.
   — Бардак! — поддерживает возмущение сапера майор из душанбинского разведотдела.
   Майор у нас новенький. Даже внешне он выделяется от нашей компании, успевшей врасти в таджикско-афганскую границу.
   Разведчик одет в армейскую «песчанку», которая отродясь не водилась у пограничников. Я даже подумал, что он прибыл к нам из 201-й дивизии, пока из разговора разведчика с комендантом Шуробадского направления подполковником Рукосуевым не уяснил, что тот все-таки не из «шурупов», а наш, «зеленый».
   Но мне все равно интересно, ради какого камуфляжа погранец может прикинуться пехотой. Пограничные цвета для нас святое и нужна очень веская причина, чтобы наш брат перекрасился в армейцы.
   Парень только прибыл с западной границы‚ и ему здесь в диковинку. Что же касается меня, то сих пор не могу привыкнуть к молодым тридцатилетним майорам из разведки. Их молодость по сравнению с покрытыми патиной службы тридцатипятилетними мужиками, пребывающими в том же звании, кажется мне вызывающей. Я не намного моложе разведчика, а на моем погоне — всего три маленькие звезды при одном просвете.
   Впрочем, как говаривал товарищ Экклезиаст, каждому свое.
   После училища я четыре года просидел на заставе на Дальнем Востоке, потом военная судьба закинула сюда. Четыре месяца провел в должности заместителя начальника заставы по боевой подготовке на правом, более равнинном фланге отряда. А неделю назад получил назначение старшим офицером отдела охраны границы. На этот раз дали противоположный фланг ПОГО — в горы…
   После необходимого приема дел начальство отправило меня на подшефный участок границы — осваиваться на новом месте. Однако замыслам начальства сразу сбыться было не суждено из-за мрачных прогнозов синоптиков. Протирая штаны в доме офицерского состава и в штабе оперативной группы, наша группа успела оглохнуть от стука костей нард, как сегодня утром сообщили: вертолет будет!
   И сейчас новое испытание на прочность…
   Таких как мы, на границе именуют «сникерсами» или «гуманитарной помощью».
   После вывода войск из Афганистана и начала гражданской войны в республике, граница в прямом смысле стала линией фронта. Причем линией фронта без тыла, потому что в тылу хозяйничала оппозиция. Нужно было срочно укреплять «южные рубежи СНГ». И вот тогда с Дальнего Востока начали присылать в командировки на полгода офицеров, которых старожилы и те, кому предстояло оттрубить здесь «по полной программе», полупрезрительно именовали «гуманитаркой».
   Мы старались не обижаться…
   Подозреваю, что мое недавний перевод сделан не без умысла. Видимо, командованию надоело возиться со «сникерсами». Пока их обучишь, пока они наберутся опыта… и — прощай, Маруся дорогая, начинай заново с новой партией. Поэтому начальство задумало оставить меня здесь на более долгий срок, заманив выгодной должностью. Ведь на старом месте вряд ли ее получу так скоро.
   Но я, несмотря на это, пребываю в сомнениях. С одной стороны, чем черт не шутит… Во фронтовых условиях, если не изображать из себя белоручку в ожидании более выгодных назначений, можно сделать неплохую карьеру. Но другой стороны, есть риск завязнуть здесь, как саперный капитан. Этот парень сидит здесь лет пять. С ума сойти! Тут поневоле будешь самовыражаться в нарушении формы одежды…
   …На последнее замечание разведчика про бардак подошедший к концу разговора комендант Шуробада подполковник с интересной фамилией Рукосуев никак не реагирует. Чего зря сотрясать воздух проклятиями из-за задержки вертолета? Он от этого раньше не прилетит. Тем более, нашей офицерской группе спешить некуда: не отправимся сейчас — попадем завтра…
   Цель нашей поездки — инспекторская проверка. И можно не торопиться. За сутки на «точке», куда мы отправляемся, ничего не изменится. Если там бардак, то он и останется. А коли его на выносном посту (или «стопаре», как их еще называют в здешних краях) не было, то за двадцать четыре часа беспорядок вряд ли появится.
   У начальника выносного поста в горах главная задача — защищать дальние подходы к заставе, находящейся в долине, а не шуршать в ожидании грозной проверки. В случае чего с него будут спрашивать именно за это, а не за не подшитые подворотнички и грязные сапоги.
   — Кажись, летит, — присел рядом с нами сапер.
   До этого он энергичными матюгами подгонял солдат-таджиков, разгружавших «Урал».
   Мы успели выкурить еще по сигарете, пока бойцы саперной роты вместе с помогавшими им солдатами из соседней заставы погрузили в «вертушку» все необходимое. Капитан носился между ними как веретено, раздавая сочные эпитеты. А внутри суетился борттехник, следивший за отцентровкой груза, чтобы мы не перевернулись в полете к чертовой матери.
   …Первый пункт нашего путешествия — «точка» «Шахты». Здесь, на склоне, в окрестностях заброшенного открытого месторождения каменного угля мы оставляем нашего капитана с его саперами.
   Пока бойцы в спешном порядке вышвыривают груз на землю, мы выпрыгиваем из вертолета и несемся подальше от холодного ветра из-под его несущих лопастей. Под ногами хрустит снег, густо перемешанный с угольной крошкой.
   Торопясь удрать подальше от ревущей за спиной стрекозы, едва не сбиваю с ног чумазого парня, радостно торопящегося нам навстречу. Отбрасывая его в сторону со словами:
   — Чего под ногами путаешься, урод!
   У него удивленно вытягивается лицо, и я замечаю, что боец этот какой-то странный. Офицерская шапка на голове, латунная бляха командирского ремня выделяется на замызганном бушлате, грудь перечеркивает ремешок полевой сумки…
   Блин, это же наверняка начальник «точки»!
   Парень еще раз смерил меня взглядом и, выбрав в нашей группе Рукосуева, шагнул ему навстречу, вскидывая руку к виску.
   Он доложил нам скороговоркой, сгибаясь под ветром от несущих лопастей зависшей «вертушки». Слова доклада проносились мимо нас и улетали в черную пасть шахты, у обрыва которой мы стояли. На ее дне ржавели экскаваторы и гусеничный трактор. Они остались с поры благополучной жизни в Союзе.
   После того, как комендант взмахом руки оборвал доклад, мы нырнули в одну из нор, прилепившихся к склону горы и громко именуемых «землянками».
   Едва не ударившись о торчащее над входом тонкое бревно, изображающее накат, втискиваюсь в узкую щель. К угольной стенке землянки приткнулось несколько топчанов, покрытых каким-то рваньем.
   Подполковник с командиром «стопаря» уместились за колченогим столиком. На нем, кроме фонаря «летучая мышь», стоит телефонный аппарат полевой связи — «полевка» на военном жаргоне. Мне ничего не остается делать, как с опаской присесть на шконку, в глубине души надеясь, что сумею не подцепить на ней «бэтээров» — то бишь, вшей.
   Осматриваюсь.
   Ящики с патронами сгрудились у входа. Несколько автоматов — там же. На их стволах — солдатские кружки. Надо полагать, для того, чтобы с хлипкого наката землянки в стволы не сыпалась земля. Рядом со столиком расположена печка-буржуйка, в которой тихо тлеют куски угля (чего-чего, а его здесь навалом!).
   От нее ощутимо тянет теплом, и комендант кладет на ее железный бок покрасневшие руки. Помедлив, лейтенант повторяет его движение. Я сижу далеко от них, до печи не дотянуться. Поэтому мне остается греться сигаретой, которую немедленно закуриваю.
   Пускаю струю дыма в направлении выхода, замечаю майора-разведчика. Тот, стоя в нескольких метрах от входа в землянку (ему места тоже не хватило), о чем-то оживленно беседует с высоким русским солдатом из ДШ

Парень в разорванном на колене — некогда белом, а сейчас сером от угольной крошки — полушубке угощается из портсигара офицера, и что-то объясняет, показывая рукой в сторону Афгана. Майор вытащил из кармана бушлата блокнот и, ободряюще кивая солдату, делает какие-то пометки.
   Слов их беседы все равно не разобрать, поэтому я опять обращаю свой взор внутрь землянки. Присматриваюсь к хозяину «точки».
   Начальник выносного поста, судя по его мальчишескому лицу, по которому совсем недавно стала гулять бритва, — лейтенант. Хотя на почерневшем от угольной пыли бушлате нет ни то что звездочек — погон.
   На загрязненной до неопределенного цвета солдатской шапке отсутствует кокарда. К воинскому сословию его можно причислить только из-за наличия автомата, который он сжал коленями. К офицерскому — из-за бинокля на груди и все той же полевой сумки, раскрытой лежащей рядом с ним на топчане.
   — Ну, как ты здесь? — спрашивает подполковник.
   В ответ лейтенант лишь пожимает плечами.
   — Продукты есть? — продолжает свой расспрос комендант, не обращая внимания на партизанский вид своего собеседника и неуставной его ответ.
   — Картошка мерзлая и макароны, — произнес тот.
   — Ничего, мы тебе тут консервов подвезли.
   — Опять красная рыба? — поморщился лейтенант.
   На военном жаргоне «красной рыбой» зовется килька в томатном соусе — самый распространенный вид консервов в наших вооруженных силах. После недели регулярного употребления на них не сможешь смотреть всю оставшуюся жизнь.
   Когда-то кто-то мне сообщил, что эти консервы вообще запрещены к употреблению в странах с жарким климатом, поскольку способствуют появлению дизентерии. Но мало ли что врачи нормальному человеку запретят, у тыловиков свои резоны. Военная служба — штука для здоровья не всегда полезная, и килька в томатном соусе для организма бойца не самая опасная вещь. По сравнению с пулей, например.
   Однако если где-нибудь на «гражданке» военному человеку по незнанию предложат полакомиться этим чудом пищепрома, доброхот запросто может получить банкой по физиономии. Вот такая стойкая «любовь» к «красной рыбе» у служивых людей…
   — А вот и не угадал! Мы мясные консервы привезли, — говорит подполковник. — Говяжья тушенка, не свиная.
   — Это здорово! — оживляется лейтенант. — А то у меня больше половины личного состава — мусульмане.
   — И чего, свинину не жрут? — хитро прищурился комендант.
   — Лопают, но не все. Причем, те, кто употребляет, едят всегда в землянке и приговаривают: «Мы под крышей, Аллах не видит!»
   — У меня на Шуробаде такая же фигня! — первым засмеялся Рукосуев.
   — …Обстановка за сутки? — задал он новый вопрос после того, как утих смех.
   — Пока тихо, — вновь пожимает плечами лейтенант (видимо, это у него вошло в привычку). — После того, как вчера был обстрел, и «духи» пытались подойти с левого фланга — да я же докладывал по радиостанции! — тихо. Артиллеристы из Ослиного Хвоста дали пару залпов, отогнали… Правда, один снаряд чуть по нашему охранению не попал.
   — Так ведь не попал же! — замечает Рукосуев.
   — Не попал! — улыбается лейтенант.
   С полминуты они дружно матерят пушкарей батареи самоходок, стоящих внизу под кишлачком, откуда мы прилетели на «вертушке».
   Впрочем, это делается больше для проформы: армейские артиллеристы на этой приграничной войне по праву зовутся «богами» и выручают нас во время всех заварушек крепко.
   После разгрузивших обстановку ругательств к беседе подключился и я, решив задать несколько вопросов по схемам огня.
   — Стрелковые карточки есть? — для пущей значительности свожу брови, памятуя, что в свое время из-за этих карточек мне самому здорово доставалось от проверяющих.
   — Да у нас здесь все ориентиры давно доведены до каждого бойца и пристреляны… — лейтенант явно не ожидал этого вопроса и теперь оглядывается за поддержкой в сторону Рукосуева.
   — Пойдем, все на месте посмотрим! — приходит подполковник ему на выручку.
   Мне не нравится это заступничество. В нем вижу подрыв собственного авторитета, который на новом месте службы нужно завоевывать с первых дней. И хотя с комендантом своего участка мне следует жить дружно, делаю вид, что не услышал его реплики. Поэтому не спешу подниматься и смотрю на лейтенанта. Подполковник, поняв мое настроение, тоже остался сидеть.
   Виснет нехорошая пауза.
   Теперь я чувствую, что переборщил с этими карточками — не та обстановка. Но отступать уже поздно. А пауза все равно нехорошая, ой нехорошая…
   Поэтому в глубине души надеюсь, что лейтенант проявит такт, повинится — ну надо же соблюсти проформу! Он в глубине души материт франта — проверяющего, по-настоящему не нюхавшего пороха. И поэтому отвечает нехотя:
   — Половины нет. Условия сами видите какие…
   Вижу, какие у него условия. Но начал говорить «а» — продолжай до «я». Поэтому с серьезным видом делаю пометки в блокноте. Схема огня участка слишком серьезная тема, чтобы спускать ее на панибратских тормозах. Делаю выговор начальнику «точки».
   Лейтенант равнодушно смотрит в пол и что-то бубнит про закончившиеся бланки.
   На обветренных скулах Рукосуева, внимательно слушавшего наш разговор, начинают играть желваки. Видно невооруженным глазом, что он этому лейтенантику благоволит. Наверное, есть за что. Но меня этот раздолбай, больше похожий партизана, просидевшего всю Отечественную войну в каменоломнях, начинает злить.
   Злит его маленький рост, редкие волоски на небритом подбородке, черные пятна от копоти под глазами и в порах лица. Злит даже эта неуклюжая попытка получить поддержку от коменданта. На моем бывшем участке последний зачморенный кочегар выглядит не в пример опрятнее. И хотя правый фланг во все времена считался образцово-показательным, это не значит, что в остальных местах должен быть неприкрытый бардак.
   Досадно портить отношения с комендантом — за сутки общего знакомства мы успели найти общий язык. Воевавший в Афгане Рукосуев делился со мной особенностями войны в горах, работы на шуробадском участке, рассказывал о людях. Я же не стеснялся спрашивать у него совета, вспоминал о службе на другом фланге афганской границы и на Дальнем Востоке.
   Сейчас комендант не может понять моей излишней придирчивости. Он видел этого лейтенанта в деле, поэтому и относится к нему как генерал к молодому, но уже зарекомендовавшему себя солдатику: по-отечески.
   Я — не старший офицер, и тем более не генерал, и отеческому отношению еще не научился. По моему убеждению, боевой офицер просто не может т а к выглядеть. Оставим на совести Льва Толстого размышления про зачморенного, но в глубине души героического капитана Тушина. Внешний вид офицера тоже оказывает влияние на боевой дух солдат. Рыба начинает гнить с головы: если сам распустился, то чего уж спрашивать с подчиненных!
   В конце концов, в случае беды за плохую организацию боя с добренького коменданта, конечно, спросят, но не в первую очередь. А вот меня построят на тумбочке в числе правофланговых…
   Захлопываю блокнот, обещаю прислать пустые бланки карточек и вопросительно смотрю на Рукосуева: мол, у меня больше вопросов нет — пошли?
   Подполковник ныряет в дыру наружу первым, даже не взглянув на меня. На его согнутой широкой спине, плотно обтянутой бушлатом со старым, еще советским пограничным камуфляжем «березкой», читается разочарование. Кому оно адресовано, я заблуждений не питаю…
   Нашей «тройке» нужно попасть еще на один «стопарь», расположенный километрах четырех по хребту Сунг, поэтому мы торопимся, обходя позиции «чмошного лейтенанта».
   Спорым шагом идем на левый, самый опасный фланг обороны. Тропинка бежит по краю обрыва. Кое-где она сужается уж вовсе до неприличных размеров. И тогда приходится поворачиваться боком и осторожно продвигаться вдоль серой каменной стены, покрытой серо-зелеными пятнами мха.
   Лейтенант ведет нас, за ним движется подполковник, далее шлепаю я. Цепочку замыкает майор из разведотдела.
   Как выяснилось, пока я пикировался с начальником «стопаря» в его норе, разведчик не только разговаривал с русскими солдатами из десантно-штурмовой группы, но и облазил близлежащие позиции. У него задача сходная с моей — освоиться на новом участке.
   Майор, видимо, неплохой физиономист. С первого взгляда на нас с подполковником он почуял неладное и вопросительно посмотрел на меня. Не считая нужным объяснять произошедшую размолвку, тем более постороннему человеку, я лишь досадливо поморщился.
   …Впереди хлопает сигнальная мина. Видимо, Рукосуев сорвал проволочку растяжки. «Сигналка» поставлена толково: на узком участке, где человек больше озабочен тем, как не свалиться вниз. Здесь он не сможет вовремя рассмотреть тонкую металлическую полоску, натянутую на уровне щиколотки.
   После хлопка начинается обычный фейерверк: вверх с пронзительным свистом начинают взлетать сигнальные ракеты. Мы все невольно приостанавливаемся. Майор опускается на корточки. От удивления мне даже захотелось закурить: откуда такое чудо прислали!? Он что, ни разу «сигналки» не видел?
   Сигнальная мина, наконец, отсвистела, отплевалась разноцветными огнями, и мы двигаемся дальше.
   Вот и крайний фланг. Пулеметное гнездо, вырытое в красном от глины склоне. Оно явно мелковато для сидящих в нем двух чумазых солдат — таджиков с пулеметом ПКМ. На дне окопа втоптаны в грязь патроны. Разорванные патронные пачки валяются тут же, на бруствере.
   Чувствую, здесь про стрелковую карточку спрашивать бессмысленно. Демонстративно отворачиваюсь и закуриваю.
   Лейтенант сам подходит ко мне, показывая сектор огня гнезда. Ничего не скажешь, он выбран удачно. «Но он ли его выбирал? — продолжаю сомневаться в командных способностях парня. — И здесь рука товарища коменданта…»
   Любопытно, что начальник «Шахт» разговаривает со мной так, словно и не было той размолвки в норе, которую и землянкой-то назвать стыдно. Незлопамятный. Это качество в людях мне всегда нравилось.
   Стараясь отодвинуть накопившуюся в душе неприязнь, говорю ему о хорошем секторе обстрела. Лейтенант расцветает. Тут же, чтобы он себе не слишком много мнил, указываю на мелкоту пулеметного гнезда.
   Лейтенант согласно кивает, хотя, подозреваю, все останется так же, как и до нашего прибытия. И что комендант нашел в этом тюфяке?!
   Возвращаемся.
   На обратном пути задаю несколько вопросов по минным заграждениям. Лейтенант отвечает толково. Но моего отношения к нему это не меняет. Даже при сером свете пасмурного дня в глаза лезут его небритость, грязная кожа. Как он при такой антисанитарии еще не покрылся гнойниками?
   Спрашиваю про воду. Оказывается, ее носят раз в два дня снизу — из ближайшего кишлака. Воды хватает лишь на приготовление пищи. После этих слов я впервые чувствую легкий укол совести. На самом деле, в этой дыре можно одичать окончательно. Сколько он здесь сидит?