|
12:29
Афганец
|
| Москаленко Леонид Григорьевич Афганец Я защищу тебя от пустоты, От этой боли, бреда наяву, Пойми - я мертвый, хоть пока живу. Афганец Он был жив. Страшно, нереально, но жив. И кошмар прошлых месяцев уходил. Он уже не вскакивал посреди ночи и не искал автомат. Только сны никак не хотели уйти и оставить его в мире. Афганистан… Герат… Кандагар… Пандшер…Чужие названия… Выжженная оранжево-красная пустыня… Мертвая земля… И в снах нет покоя… Ревущий мотор БТР… Автоматные очереди… И смерть… Смерть во всем – в камне, в воздухе… Опустошенная земля, опустошающая душу. А на коротких привалах все чаще и чаще приходили мысли. И за отменно-противным лоском формулировок «Выполнение интернационального долга… воины-интернационалисты…» приходила режущая, рвущая душу, правда: ложь. Все это ложь! Потом Он забывал свою крамолу. Потом оставалось одно – убивать. Убивать до одури, до отупения, чтобы самому жить, чтобы жили друзья, чтобы не стояли перед глазами те, кого уже давно нет. А иногда Он и сам мечтал о «цинке». Чтобы не прикладывать больше к губам сжигающую их до мяса флягу с чаем из верблюжьей колючки, чтобы не подыхать от жары на нестерпимо-бесконечных маршах, чтобы больше не били наотмашь по лицу, как тот молоденький лейтенантик, за обращение не по форме. И чтобы больше никогда не провожать самолет в Союз. И никогда больше не видеть больше, как он разламывается в воздухе, не защищенный от «стингеров»… А в самолете те, кто должен был через 6 часов вступить в Мир. А, в общем, все была ложь. И внутри уже давно застыло упрямое и холодное равнодушие. Человек действительно ко всему привыкает. И стираются грани и понятия. Родина, которая в школе говорила о мире и добре, потом учила их убивать. Кого? Зачем? Одинокая Душа, которую научили убивать. Чужой. Всем давно чужой. В чужом и жестоком мире. Мире, где убивали словами, а не из автомата. Но все равно убивали. Влет. В спину. Первые дни Он бродил как в полусне по ночным забытым улицам. Уже давно не был родным этот родной город, он был, как и весь мир – никаким. Когда-то давно, в той, прошлой жизни Он мечтал. Как все. Когда-то давно Он любил женщину. Любил горы. Снег. Скорость. Женщина ушла. Навсегда. Страшная, глупая, почти бессмысленная фраза: «Горы не прощают ошибок». Горы не прощают. А люди? Той, которую Он любил, давно уже не было. Ее уже не было, когда Он уходил. Она вернулась к Нему ненадолго в горячечных госпитальных снах. А перед самым возвращением в часть они решили выпить. Может, в последний раз. Кто-то смотался в город за водкой. Родной, русской. Кто-то обеспечил закусь. И пошло-поехало. До этого Он пил мало – ни времени, ни желания. Скоро весь мир стал зыбким и по-странному добрым. Чьи-то ласковые, но почему-то липкие, потные руки обняли Его. Потом куда-то повели. Раздевался как в безумном сне. Прижимал к себе женское тело. Неумело укладывал. Неумело ласкал. Наверно, даже говорил о любви. Ласкал губами грудь. Во всем остальном Ему помогли. Ведь все-таки сестра милосердия. Все от чистого сердца. Ему, десятому, сотому, мужу… Наверное, всю оставшуюся жизнь Его будет тошнить от этого воспоминания. А той, которую Он любил, давно уже не было. Но по-настоящему ее не стало в ту ночь. Больше она к Нему не вернулась. Люди прощают ошибки, но никогда не прощают предательство. Сколько раз Он звал ее. Звал, задыхаясь от удушливого «афганца», звал, умирая в плену. Звал. Но она уже так никогда и не пришла. Он брел по улицам, залитым скорбным рыжим светом фонарей. Почему не кровью? Там было все в крови. Кровь и пыль. Пыль и жара. Жара изматывающая, отупляющая, высасывающая жизнь и веру. Плен. Долгие – долгие два года. Два года не жизни. Годы полные ненависти, которая застывала комом в горле и рвала грудь. Его научили только убивать. Одному не научили: как жить. Что любить. Во что верить. Вместо души – выжженная пустыня. Вместо сердца – комок заиндевевшей боли. Все умерло. Пустошь. Пустота бывает не только мертвой и черной. Она бывает раскаленной болью, болью слепящей душу. И все обрывается в Никуда. И все уходит в Ничто. Бездна ликующей боли. Бездна атакующей пустоты. Во рту горечь, то ли от сигарет, то ли от привкуса той чужой ночи. Гамлет. Что искал он? Почему он? Избранный. Кем? Жизнью? Смертью? Истиной? Почему нас разделяют века? Я дам тебе ответ на твой вопрос. Извечный вопрос. Только постой рядом. Покури. И помолчи. И пойми. Дорога к Христу открыта. Только зачем она нам. Выбираю крест. Или он меня. Только где же Катарсис? Нет очищения от крови. Невинных? Он шел по улицам. В никуда. Уходил. А помнишь, как Она читала тебе стихи: Рюкзак. Ледоруб. Страховка верна. С тобою – друг. Впереди – стена. Ей нравились эти строки. Она любила жизнь и риск. И в шутку говорила: «Я рождена для риска. Как мужик». А он, в шутку же убеждал, что нет, только для семьи. Оказалось – ни для того и ни для другого. Он помнил, как летела Она вдоль отвеса. 10, 20, 40 метров. И страшный беззвучный удар. И все. И кричи не кричи. Ничем не помочь. Потому Он и попросился в Афган. Хрустнуло и развалилось под тяжелым армеским ботинком хрупкое стекло. Он вздрогнул. Неприязненно посмотрел себе под ноги. Ничего себе аналогия с его жизнью.Банально до невозможности. Тупое озлобление против всех, конечно, тоже не облагораживает.Но взяв почти все,что оставили взамен?А может плюнуть на все, жениться, зажить, как все, купить телевизор и стенку (желательно не полированную!) и забыть, все забыть! Нет. Не получится. Не получится никогда. Где-то так, в рыжих страшных горах вместе с друзьями осталась жизнь. А сейчас есть что-то данное в залог, на время. Ими и тысячами других. Для чего-то очень важного. Только бы определить для чего. Именно для этого нужно еще потерпеть и побыть здесь. А потом туда, к ним. Навсегда. Он присел на холодную, мокрую после дождя лавку. Краска ее растрескалась и отваливалась кусками. Как идеи, годами вдалбливаемые в голову. Сейчас такие прочные и так блестят. А потом – грязные куски. Время ненавидит невечное, лживое. Истину же можно не построить никогда. Закурил. Откинулся на спинку. Черные деревья невнятно хлопали над Ним листвой. Как на собрании или съезде. Боже мой, какая гадость. Хотя природа в этом не виновата. Пепел мягкой трухой падал на стеклянный после дождя асфальт. «Поздно», - подумал Он. А что поздно не досказал даже мысленно. Кишлак. Раскаленная броня танка. Слипшиеся пряди на мокром лбу. Панаму бы вместо каски. Одиноко на обочине сидит женщина с малышом на руках. Какая идиллия. Мнгновение вечности прострелено автоматной очередью. Тихо сползает переломленный пополам Сашка. Чуть позже падает лицом вниз женщина. «Эй, братва, на ублюдка патроны не трать. Я с ним так поговорю». АКМовский шомпол легко входит в ухо ребенку. Потом в мозг. Как война. Через пару часов кишлак был мертв. Страшно и не поправимо. И были мертвы не только его жители, но и те, кто пришел из далекой прекрасной страны, 1/6 части суши. Мертвы, хотя и живы. Мы там сажали деревья и охраняли школы. Ведь правда? Не насиловали, не грабили, не убивали, не жгли. Разве могут так поступать воины – интернационалисты? Руки в крови, но ведь вы этого не заметите? Да? Да. Потому, что такпроще. Вы о них просто забудите. Нет, сначала немного повозмущаетесь, пособолезнуете, посулите льготы. Потом забудите. У нас великий народ, но с очень слабой памятью. Просто беда какая-то. Впору всем миром лечится от склероза. Они умрут раньше вас. Он плакал, уткнув лицо в ладони. Трагедия переходила в фарс. Угрюмый, но правдопадобный. Удивительно. Война, начавшаяся со лжи, закончилась тоже ложью. Неприкрытой и циничной. «У меня за спиной нет ни одного советского солдата». Вы обманули нас, генерал Громов. Он был одним из тех, кого для вас уже не было, генерал Громов. Вы бросили их. И постарались забыть. Пусть это останется на вашей совести. Вашей, и тех, кто был с вами. Хотя, разве что-нибудь может удержаться на поверхности пустоты. В пустоту и уйдет. Ему повезло. Он бежал. Он полз по пустыне, растворяясь в зыбком нереальном воздухе. У него не было шансов. Но он очень хотел быть. Рыжие горы плыли в океане марева над горизонтом. День, второй, третий. Он смог вернутся. Ему повезло больше, чем другим. Вернулся, хотя его никто не ждал. Он вырвался из того кровавого пепла средневековья. Вернулся с огромной, ничем не восполнимой пустотой внутри. Но здесь Его ждал другой плен. Плен лжи и повседневности. Напряжение пустоты все сильней и сильней. Как больно. Как больно! Он просил у нас Веры. Дождь. Дождь,постепенно переходящий в снег. Сыплет из черного бездонного неба. Непознанного, как Любовь, не понятного, как Любовь. Наваливающегося, как ненависть. Ты с ним один на один. Оно не примет тебя, бескрылого и уничтоженного. Ты не нужен ему. Небо… Как больно. Как пусто… |
| Категория: Проза | Просмотров: 400 | |
| Всего комментариев: 2 | |
|
|
|
