|
05:16
Афганская Ночь
|
|
Банников Александр Афганская Ночь Аннотация: Банников Александр Геннадьевич pодился в 18 июля 1961 года в поселке Магинск Караидельского района. С августа 1985 года по октябрь 1986 года воевал в Афганистане. Автор книги "Человек-перекресток" и "Пятое измерение" Скончался 24 сентября 1995 года в Магинске.  Афганская ночь (узелки на память) От автора: В детстве я не любил играть в войну - когда бегают с игрушечным автоматиком и кричат "кых" (игрушек, имитирующих настоящее оружие, в конце шестидесятых - начале семидесятых в широкой продаже не было. Поэтому сами выстругивали деревянное оружие или просили взрослых). Не любил я и военные фильмы. Считал это своей ущербностью: "Как так? Все любят, а я"? Поэтому подгонял себя под сверстников - у детей жестче, чем у взрослых: это на работу или на собрание можно не пойти, сославшись на свое нездоровье, или даже "загулять". Но какую причину придумать для того, чтобы не пойти играть после уроков? Тем более, что придумывать в первую очередь необходимо для самого себя - чтобы "не закипели мозги", не умея объяснить отвращение ко всеобщим играм. Только после пятого класса я ощутил вкус к оружию. Тем летом поехал в гости в недалекий городок Бирск. Рядом с домом, в котором жила моя бабушка, был тир. Когда я попадал в "яблочко", то мишени по-взаправдашнему опрокидывались, обнажая свои некрашеные спины - игрушечная смерть вызывала восторг именно этой безобразностью. К концу каникул я умел стрелять навскидку... Мужчину делает оружие. В этом его история, а порою - смысл. Как это ни досадно. Единственная надежда на то, что на смену восторгу, с каким указательный палец правой руки инстинктивно дергается при виде недруга или соседа, который забыл поздороваться, придет отвращение к оружию. Но проклятье в том, что мужчину делает оружие. Это основа всякой войны. Может быть, спустя столетия (вряд ли раньше), отвращение вытеснит из человеческих хромосом гены оружейного восторга? И делать тогда мужчину мужчиной будет не оружие, а что-то другое... УЗЕЛКИ НА ПАМЯТЬ 1. "ТЫ СПРАШИВАЕШЬ ПРО АФГАНИСТАН..." Так начинается одно мое стихотворение, которое я послал своему другу в письме оттуда. Если честно, то я мало сумел рассказать ему в этих стихах. Почему? Потому что все наши письма проходили жесточайшую цензуру (сначала я этому не верил. Каково же было мое удивление, когда особист - майор из особого отдела - процитировал мое письмо жене. Может быть, потому что слог понравился...). Впрочем, цензура, наверное, бывает в любой действующей армии. В письмах из Афганистана любое слово могло быть истолковано не в пользу пишущего. Стихи же выгодно отличаются от прозы тем, что их немногие (особенно военные) понимают. А еще я писал стихи для того, чтобы не озвереть окончательно, не разучиться любить и думать, хотя бы на бумаге. Писал все 15 месяцев, пока я там был. В этих стихах очень мало о войне. Я не хотел лишний раз напоминать своим родным о ней. Кстати, я их почти убедил, что в нашей провинции не стреляют. А теперь эти стихи сослужили мне добрую службу: я хорошо помню, при каких обстоятельствах и событиях они были написаны. Они - узелки на память. И все-таки, одно дело - Муза, другое - воспроизвести события в хронологическом порядке, так, как было. Сколько же раз я брался за это! Но столько же раз и бросал. Оставалось неизменным одно - первое предложение: "Это мне надо запомнить на всю жизнь..." А бросал, потому что... хотелось все побыстрее забыть. Слишком уж был (и остается) велик зазор между официальными сообщениями о событиях,происходящих там, и действительностью./1/ И, главное, - я до сих пор не могу найти причину противоречия: запомнить на всю жизнь - скорее забыть... Поэтому начну с самого конца. В середине октября 1986 года наш полк пересек советско - афганскую границу. В Кушке нас встречали. Мы отмаршировали по вертолетной площадке перед приехавшими по этому поводу генералами и "мирным населением" (до чего же врезалась та, военная, терминология, даже сейчас я и не пытаюсь подыскивать иного выражения). Но встреча была скомкана: нам дали полчаса на растерзание столов, на которых лежали арбузы, дыни, виноград, а потом - вперед, на место новой дислокации. Но ведь нам-то хотелось посмотреть на "наших", советских, которые и одеты по - нашему были, и говорили... Молодые, глазастые туркменочки глядели на нас без страха, но и без брезгливости. Ребята,, что побойчей, уже завязывали знакомства, спрашивали адреса. Это и понятно: кто-то год, кто-то полтора и больше не разговаривал с женщиной. Те продавщицы и уборщицы, которые были в Афгане, не шибко почитали нашего брата - солдат. Для них мы были людьми последнего сорта. Хуже "духов". Чего хотя бы стоят те подписки, которые давал женский персонал: "обязуюсь не иметь никаких отношений с рядовым составом". Когда полк отъехал от Кушки на приличное расстояние, то наша "летучка" /2/ была вынуждена вернуться обратно. Причину я уже не помню. Я попросил у прапорщика, чтобы нас с Андреем - моим напарником - высадили, а на обратном пути захватили. Прапор согласился. Мы остались вдвоем. Андрей по какой-то своей надобности сошел на обочину. Совсем не ожидая этого, я заорал не по-доброму: "Ты куда, сволочь! Подорвешься!" И, бросившись к нему, выволок за шиворот на дорогу. Андрюха оторопел и тоже испугался. Только через несколько минут и одновременно до нас дошла вся нелепость моего поступка. Здесь не минируют обочины... Потом мы обнялись и сели прямо на дорогу. Нет, мы не плакали. Мне кажется, что тогда мы еще не умели плакать. Андрей сказал: "Это же птицы!" И точно - вокруг свистели, щебетали, чирикали птицы. Мы стали вспоминать: "А были ли в Афгане птицы?" Конечно же, были. Тогда почему мы их не слышали? Нам было смешно, мы перебивали друг друга. Мы будто бы накурились "смешного" чарса /3/... Мимо нас проезжали машины. Водители нажимали на сигналы, махали нам руками, смеялись. Наверное, им тоже было удивительно видеть двух отставших от полка солдат. Они - то ведь знали, откуда мы... Андрей куда - то отошел. А недавнее событие напомнило мне про другое. И началось... В мае этого же года наша ремротовская "летучка" выехала на дорогу /4/. Старшим был лейтенант. Наша конечная точка - Дилорам, где стояла полковая разведка. По пути мы должны были заряжать аккумуляторы, ремонтировать технику и т.д. Впрочем, о каком ремонте могла идти речь, если наша собственная "летучка" дышала на ладан: капризничал двигатель, кипел радиатор... Но мы, все четверо, рвались на дорогу, будто на свой дембель. Хотя знали и, более того, были уверены, что может произойти всякое. Но монотонные, изматывающие или бездельем, или вдруг навалившейся работой будни были страшнее, чем обстрел или подрыв. Одним словом, запаслись дистиллированной водой, электролитом, взяли боезапас, сухпай и - в дорогу! ...А теперь пришло время объясниться. С самого начала я называю своих ребят только по именам. Фамилии называть не буду, и вот почему. Еще неизвестно, как будут смотреть на "афганцев" через год, через десять лет. Это сейчас над нами витает ореол романтики и героизма... Не отвечать же моим парням за мою болтливость. Еще не известно, куда мотнет страну завтра... Кстати, насчет болтливости. То ли у Фрейда, то ли у Юнга есть теория, что все события нашей жизни (в том числе и неосознанные) вытесняются в наше подсознание. И через какое угодно время они могут нас атаковать (сколько времени прошло, но я до сих пор предпочитаю спать один. Уже после Афгана - в Туркмении - во сне я чуть было не задушил своего соседа по койке. Что-то приснилось...) Так вот, чтобы эти атаки были слабее, я и пишу эти записки... ...Едем дальше. Одному Богу ведомо, как наша машина выдюжила первые полсотни километров. Причем ехали мы не в колонне, а в одиночку, что в этих краях смерти подобно, ибо одиночный объект - любимое лакомство "духов". А почему не в колонне? Потому что так было надобно нашему "старшому" - лейтенанту. Лейтенант был "чижик", т.е. прослужил в Афгане менее полугода. Но это был "борзый чижик", то есть наглый сверх всякой меры. С первого дня взялся за дело. Цель его была такова: уехать домой с новой звездочкой, желательно - с наградами. Но главное - бакшиш, т.е. подарки, потому что в Афгане было чем поживиться. Темными ночами он сам признавался мне в своем сокровенном. Причем с каждым разом - все красочней и красочней. Если не отвлекали посторонние шумы (взрывы, обстрелы и т.д.), то под его сладкое бормотание я и засыпал. Откуда такое доверие? Я был старше на год- полтора. В прошлом у меня было четыре курса института. Лейтенант ценил меня и как собеседника - я молчал, смеясь и презирая в душе этого бестолкового, но самовлюбленного "чижару"... В нашей машине помимо инструментов, дистиллированной воды и электролита были погружены водяная помпа и двухсотлитровая бочка солярки. Все это добыл в полку лейтенант, собираясь выгодно продать "духам" (поясню: "духами" называли всех афганцев - и мирных, и немирных. Потому что разницы между ними чаще всего не было). Уверовав в нашу алчность, как в свою, лейтенант обещал щедро отблагодарить нас за предстоящую помощь, которую мы должны были оказать ему при продаже.Мы же с ребятами до поры до времени не разочаровывали "старшого" - уж очень хотелось всем вырваться из полка. На 70-м километре закипел радиатор. Была нужна вода. Время - за 19 часов, т.е. наступил комендантский час. Помощи ждать неоткуда. Да и местечко, в котором мы были вынуждены остановиться, мало привлекало нас: слева к дороге вплотную прижимались горы, а справа за обширным полем простиралась зеленка /5/. Иного выхода не было: мы с Олегом- водителем "летучки" - направились к зеленке за водою. Взяв в руки пластмассовую бочку, неторопливо начали пересекатьпространство, отделяющее нас от "зеленки". Но как неприятно было делать за шагом шаг - мы наверняка знали, что поле заминировано... Молчали. Ждали взрыва или выстрелов из зеленки. Олег жутко пошутил: "И раздались из кустов два выстрела". "Молчи!" - заорал я на него. Наверное, у меня слабее развито чувство юмора... Воды в "зеленке" не было. Пошли обратно. Я себя поймал на мысли, что когда расстреливают людей и они становятся лицом к убийцам, то это, возможно, не от храбрости, а от склада характера. Олег сразу же успокоился и даже не смотрел под ноги. Мне же стало гораздо неуютнее. Идти спиной к зеленке было страшнее. Нет, лучше, когда стреляют в лицо (и еще я помню, что мне чертовски хотелось дойти живым и здоровым до "летучки", записать эту мысль в блокнот. В то время она казалась мне откровением...) Дошли. Солнце закатывалось. И вдруг Мамед - четвертый участник "экспедиции" - ткнул рукою вперед и крикнул: "Там танк и машины!" Действительно, там, где дорога делала поворот, на расстоянии 2-3 километров от нас мы увидели технику, а потом расслышали шум моторов (почему не увидели раньше? Потому что чувство опасности и возможной гибели сначала притупляет зоркость, а потом напротив - обостряет. Может быть, я и ошибаюсь в своих "психологических" наблюдениях...) Мы стали стрелять очередями. Очередь - сигнал тревоги. Но наша стрельба, конечно же, была безуспешной. Стреляй мы с расстояния каких- нибудь 100 метров, то и тогда на нее вряд ли кто обратил бы внимание. Вся дорога обычно сопровождается безумною стрельбою. По делу и просто так. Лейтенант послал Мамеда вдогонку. Я залез в будку "летучки". Через некоторое время туда забрался и лейтенант. Ждали полчаса. Вдруг где-то неподалеку с гор послышались выстрелы. Стали приближаться. Засада? Стреляют с "точки"? Но почему по нам? - Почему молчит Олег? - Я его послал с Мамедом... Дела! Оставить машину без наружной охраны - так может поступить или ребенок, или дурак. А лейтенанту тогда было уже двадцать четыре года. Добравшись до окон, мы стали стрелять "дежурными", т.к. обзор был чрезвычайно ограниченным. Пытаться вылезти из "летучки" - безнадежное дело, пули уже пропарывали крышу машины, и, будто речная галька по воде, прыгали по бетонке /6/. Неожиданно, как и началось, стрельба прекратилась. Окружают? Подкрасться к "летучке" и положить в открытое окно гранату - плевое дело (потом я запишу в свой блокнот строчку: "И я догадался тогда, где смерть в человеке живет...") Бог миловал и на этот раз. Через несколько секунд мы услышали рев двигателей. Этот легкий обстрел как-то сразу вылетел из головы. Не помню, но мне кажется, что о нем я не рассказал даже ребятам. Оказывается, они успели добежать до машин прежде, чем те тронулись. Помогли отремонтировать капризничавший танк, и вернулись за нами. Через час мы были на точке - Каравангах. Олег припарковал "летучку" к самой караулке, в которой было установлено несколько крупнокалиберных пулеметов. Наверное, Олегу порядком надоели сегодняшние приключения, и он решил всласть выспаться. Поужинали сухпаем, немного поболтали, потом легли. В "летучке" было очень душно, поэтому я забрался на крышу. Огромные звезды висели над самыми глазами. Их можно было потрогать рукою, но лень и дрема подавляли малейшее желание шевельнуться. Я отыскал глазами семизвездный Ковш, потом по всем правилам нашел Полярную звезду (год назад я учил этому своих учеников...). Теперь я знал, где находятся мой дом, родители, дочь, жена... Отчего я проснулся? Только не от взрывов, готов побожиться. Я крепко запомнил страшную тишину. А потом вдруг стало необычайно светло - взрывы, взрывы, взрывы! Спросонья они были страшнее, чем шлепающиеся где-то рядом осколки гранат и мин. Вот как все это было: ...Сверчки тянут песню уныло - стоячую внутри тростникового лога? Или Земли дыханье свистящее, дыханье простреленных легких? Время, как мышца, задергалось в тике? И вдруг его вовсе не стало - что-то белое накатило. Я утром понял: из стали. А ночью казалось кустами сирени - мгновенными кустами. Из ничего вырастали свирепо. Я утром понял: из стали. И кто-то дерзкий над нами встал, оградою гор пространство отмерив. Ночь, раскалясь, расцвела, будто сталь. Я утром понял: цвет смерти. И щебетали, как птицы, осколки, красные клювы вонзавшие смело в землю, в тела, в траву подростковую. Я утром понял: сад смерти. Но не было страха - цвел смертный сад, и двигалось тело провидчески мудро... Оглохли разрывы, сильный ослаб. Я утром понял, что это утро... Но в тот момент до утра еще было далеко. Дело осложнилось тем, что наша "летучка" стояла на уровне бойниц караулки, в которых были установлены пулеметы. В следующее мгновение после начала обстрела над крышей "летучки" пронеслась струя пламени - это уже были наши крупнокалиберные пулеметы... О, какими только словами я тогда не помянул Олега! Мы снова были как на ладони. Обстрел с двух сторон не прекращался в течение двух часов. Об этом мне скажут утром. А ночью время тянулось, уж поверьте мне, значительно медленней. После обстрела ко мне на крышу залез Олег. Мы покурили. При этом он и вида не подал, что ребята волновались за меня. А я и словом не обмолвился, что "вспоминал" Олежку во время обстрела. Поэтому на следующий день он и не подумал перегонять "летучку" на новое, более безопасное место. А я снова полез спать на крышу. Обстрел повторился и в эту ночь. То, что он будет, мы уже знали. Об этом нам сказали ребята, стоявшие на этой точке. Ее обстреливали каждую ночь, потому что она была чрезвычайно удобна для этой цели. Казалось, что место для этой точки выбиралось специальное таким образом, чтобы ребятам не было скучно по ночам. Только вот как с ранеными и убитыми быть?... А на крыше было не так душно. По утрам даже прохладно... В дороге мы были полтора месяца. Были ситуации "повеселее". Но они запомнились меньше. Наверное, потому что они были уже вторичными. Человек привыкает ко всему. Риск и смерть - не исключение. В полк возвращались в великом нетерпении. (Все, кроме летехи-лейтенанта). Нас ждали письма. Много писем. Веселый каптерщик вручил мне 24 письма: четырнадцать - от жены, шесть - из дому, три от сестры, одно - от друга. А наш лейтенант был невесел по такой причине: дельце с маслом и помпой у него прогорело. Прогорело с помпой! И не без нашей помощи: мы и пальцем не шевельнули, чтобы помочь ему. А однажды ночью свалили весь этот скарб в какой-то темный угол, где уже лежала не одна тонна искореженного металла. В полку, где я встретился с моим Капитаном (так я называю его в надежде, что когда-нибудь расскажу про него, как про настоящего офицера, в котором еще не истреблены гусарская кровь и порода во всех смыслах этих слов), о многих наших подвигах уже были наслышаны. Мой Капитан сказал: "Без меня на дорогу больше ни-ни. Особенно с этим недоделком..."). Фамилия у Капитана - Чернышев. За всю службу он ни разу не повысил на меня голос. При нем и зампотех сдерживал себя - мат сокращался вдвое... ...Кажется, я спал на обочине. Вернулся Андрей. Он что-то напевает. При этом вид у него вполне безумный. Интересно, а каков я?.. Андрей - счастливчик. Он ни разу не был на дороге - не успел. Поэтому ему будет проще рассказывать своим друзьям про Афганистан. Примечания: 1. Эти заметки были написаны до того, как наши войска вышли из Афганистана. 2. Чарс - анаша. 3. "Летучка" - машина с будкой, в которой находятся инструменты для ремонта техники. 4. Дорога - так называли выезд из полка на значительное время по разным целям. 5. Зеленка - растительность, чаще всего располагающая по берегам ручьев, арыков. 6. Бетонка - дорога, проходящая через весь Афганистан, выложенная бетонными плитами. 2. НЕ О ГЕРОЙСТВЕ РЕЧЬ ВЕДУ Почему? Не было его? Не знаю. Если кровь и смерть, чьи бы они ни были, если стремление убить прежде, чем убьют тебя, являются свойствами этого качества, то было геройство. Было. Но не о нем я буду рассказывать. А о том, что крепче всего запомнилось. О геройстве расскажут другие... В Афгане служба началась с нуля. Писем из дома не было. Полевая почта. Есть ли на свете еще что-нибудь медлительнее? В роте жизнь чижей была невыносимой. Мне было легче, чем ребятам моего призыва: возраст, "тяжелый" характер, впоследствии - поддержка "кавказцев", у которых вызвала симпатию моя строптивость. До последнего времени я боялся, что ребята моего призыва не простят мне того, что я не "летал" /1/. Ничем мне это не грозило. Просто не хотелось идти на дембель с чувством какой-то вины. Оказалось, что ребята все понимали сами... Но - чур меня! Ни слова больше о "дедовщине", которая свирепствовала в Афгане. Об этом я расскажу в следующий раз. Если вообще расскажу... Это ведь только первых, сказавших правду, называют сумаcшедшими и изолируют от общества. Правда начинает просачиваться сквозь ложь, сквозь подписки о неразглашении. Например, сквозь те, которые мы давали перед самым выводом. На первый взгляд, они были составлены глупо и безграмотно: "Я никогда не буду рассказывать о том, что видел, знаю, слышал про Афганистан". Словно кто-то напугался, что о нем узнают правду... И все-таки, как ловко были составлены эти подписки! За одно произнесенное слово "Афганистан" можно заводить "дело". Но я освобождаю себя от этой подписки. Меня заставили ее дать... Первая дорога Перед самым выводом полка в Союз я дал перечитать своему другу стихи, которые были написаны на нашей первой дороге. Написаны на глазах у Сергея. Прочитав их, он счастливо заулыбался: "А ведь правда! Ведь сбылось!...". Там есть такие строчки: Мы так наглотались песку, что стали часами песочными: шуршит песочек секунд - до дома осталось вот столечко... А тогда он смеялся: "Это нам шуршать да шуршать..." Сколько времени я уговаривал моего Капитана, чтобы он взял меня на эту дорогу? Десять дней? Месяц? Но он ни в какую не соглашался. Взывал к моему родительскому благоразумию: "У тебя дочь. Ты ей нужен живым. Еще навоюешься"... Дело в том, что у Капитана было двое сыновей ("ефрейторы" - так он их называл). А он хотел дочь. Но в ближайшее время это ему не светило. Удобный случай уговорить Капитана представился в одну ноябрьскую ночь, когда я дежурил в аккумуляторной. По обыкновению писал грустные стихи. Наверное, вот эти: Украла, ослепила нас разлука. Над нами опустилась ночь. И душу радует разруха небес, несущих дождь. Как с суши в воду - я сошел с ума... Сойти окончательно мне не дал Капитан. Он пришел немного под хмельком. Ему тоже было тоскливо: жена писала редко, он соскучился по своим "ефрейторам"... В "загашнике", который был ловко вмонтирован в одну из стен аккумуляторной, бродила бормотуха, поставленная Капитаном. Я с удовольствием взял у него ключи и пошел за брагой. Набрав половину кувшина, отхлебнул - она была крепкая, "газированная". Брагу в Афгане ставили все: и офицеры, и прапорщики, и солдаты. Но до крупных пьянок, особенно у солдат, доходило редко. Видимо, сказывалось постоянное соседство с опасностью. Потом мы сидели и разговаривали с Капитаном до самого подъема. Тогда он и согласился взять меня на дорогу. Через три дня, рано утром, с попутной колонной мы выехали. Наш экипаж: Капитан, Серега, я. Маршрут был в сторону Дилорама. Впрочем, это был самый частый маршрут за все время, что мы были там. И самый любимый. Всю дорогу я ехал в будке "летучки". Чувствовал себя не совсем уютно - как кот в мешке. Зато был рад, что в течение двух с половиной недель я не буду видеть осточертевших рож "стариков", измученных, бессмысленных лиц ребят моего призыва. А места, которые мы проезжали, в иных обстоятельствах я бы назвал живописными: горы, извитые, лоснящиеся в своем каменном блеске: ...Эти горы - как шея буйвола - в жирных складках и древнем туске. А над ними - ветрища буйные - бык вздыхает, о чем-то тужит... Но все, что я сейчас видел, называлось одним, неведомым мне раньше в такой откровенности словом - опасность. Через несколько часов пути где-то совсем рядом раздался взрыв. Оказывается, духи умудрились поставить мину на "бетонке", между двух плит. Машина, заехавшая в эту бороздку, подорвалась. Что с экипажем? К нему спешила полковая санчасть. Колонна была вынуждена остановиться - подорванная машина перегородила дорогу. Но стоять нельзя: "духи" редко оставляют свои мины без присмотра. Главное для них - не подрыв одной машины. Главное - остановлена колонна. Стоящая колонна, как муха на ладони, вздумавшая чистить свои крылышки. Беспомощнее не придумать. Тогда впереди идущая машина решила объехать место взрыва по обочине и... новый взрыв. Обочина тоже была заминирована. Только подоспевший танк со сторожевой заставы, которая находилась рядом, очистил нам дорогу. Когда мы проезжали мимо подорванных "летучек", то водителей рядом с ними не было. Искореженные груды металла оставляли мало надежды, что экипаж "летучки" остался жив... В Дилорам приехали ночью. Стало холодно, а еще днем мы ходили почти нагишом. Капитан пошел спать к командиру разведроты, с которым они были большими друзьями. Мы тоже стали укладываться. В машине было холодно, зуб не попадал на зуб. У нас были только матрацы, тонкие хлопчатобумажные одеяла и по парочке бушлатов, два из которых Сереге велел продать "духам" каптерщик. Много за них не дадут, но тысячу "афоней" /2/ выручить можно. Свернувшись даже не в клубок, а в какие - то неразвязываемые узлы, чтобы каждым кусочком тела греть другой кусочек, мы уснули. Капитан пришел только после обеда. Его красное лицо, охрипший голос и сумрачный вид говорили, что нашего Капитана встретили как полагается. Серега завел машину, и мы втроем поехали в город. Наша первая остановка - на городском базаре. Мы словно попали в век минувший: дехкане в рваных халатах, совсем нет женщин, около дуканов сидят на корточках то ли нищие, то ли святые. А может быть, это и есть хозяева дуканов? Все курят. Наши посвященные носы сразу же уловили запах чарса. Но когда мы сняли обувь и подошли к прилавку дукана, то сразу же поняли, что находимся в веке будущем. Тут были наимоднейшие шмотки, которые несколько недель назад были на какой-нибудь американской или английской фабрике. Рядом с ними беспорядочно разбросаны японские и гонгконговские стереомагнитофоны, телевизоры, толщиной с половую доску. Наибольший интерес у нас вызвал американский нож с выбрасывающимся лезвием. Эта шутка могла пригодиться в любой момент. Правда, пока у нас не было "афоней"... Капитан уже торопил нас. Он искал командира разведроты, который был здесь несколько минут назад, и сейчас, как сообщили всезнающие торговцы, должен быть у царандоев /3/. Когда мы вернулись к машине, то наши руки инстинктивно потянулись к автоматам. Она была облеплена афганцами, как дохлая лошадь мухами. Засада? ...Все оказалось проще. Афганцы, охочие до чужого добра, заимствовали с нашей летучки все, что отвинчивается. Какой-то ловкий бача /4/ освобождал нашу машину от "запаски". Разогнав афганцев, которые вовсе не обижались на наши крики и мат, взобравшись на то, что осталось от летучки, мы поспешно отъехали. Уже после "служивые" нам рассказывали много историй, подтверждающих ловкость аборигенов по части краж. Особенно - пацанов, или, как их здесь зовут, бача. Вот случай, ставший легендарным. Колонна машин проезжала по кишлаку. Бача, воспользовавшись тем, что машины шли медленно - дорога шла в гору - забрался сзади на будку летучки. И, строя рожи водителю, ехавшему следом, стал откручивать "запаску". Ни сигналы водителя, ни его попытки обогнать обворовываемую машину (шла встречная колонна) ничего не дали. А пацан открутил колесо, столкнул его с машины, и вынырнул из-под колеса идущей следом летучки. В этот же день он продаст его за две, а может быть, за четыре тысячи афоней... Командира разведбата мы нашли у царандоев. Капитан ушел с ним к гостеприимному начальнику ополченцев, у которого не переводился шароп /5/. А нашу машину окружили царандои и люди, которые вряд ли были из этой службы. Началось нечто невероятное. Убедившись, что снаружи нашей машины поживиться уже нечем, они стали набиваться внутрь "летучки" и хватать все, что попадало под руки. Когда мы с Серегой очухались, то нам не оставалось ничего иного, как применить приклады автоматов. Но и это не помогло. Тогда мы сняли автоматы с предохранителей. "Вояки" посыпались из машины, как горох. Однако никто не спешил оставить нас в покое. На их лицах пропали улыбки. То там, то здесь поблескивали ножи. Выручил нас какой - то афганский военный с непонятной символикой на погонах. Он залез в летучку и для начала осведомился, что мы будем продавать. Тут же продемонстрировал свою платежеспособность - пачка афоней, которую он держал в обеих руках, весила, очевидно, немало. Убедившись в нашей твердости, вернее - бедности, он сразу же раскусил, что в дороге мы впервые, он стал развлекать нас характеристиками, которые давал окружившим нашу машину воякам. По его словам выходило, что каждый второй из них недавно спустился с гор, т.е. вел против нас партизанскую войну. Слушавшие его афганцы с каким - то непонятным для нас восторгом поддакивали. А несколько человек, перебивая друг друга, кричали, что вот станет потеплее, и они снова пойдут в горы. Сергей стал расспрашивать одного из них, который лучше остальных говорил по-русски и был более болтлив: - А ты давно ходишь в горы? - С тех пор, как вы появились. - Много наших убил? - Было дело. Но больше мы нападаем на караваны, которые из Пакистана идут. Там товару много. - Весною снова пойдешь? - Снова пойду. ... Все это походило на бред, на дурной сон, видя который, однако, не хочется просыпаться - надо же увидеть конец... Уже ночью, когда на нас с Серегой навалилась какая-то тоскливая бессонница, мы вспоминали события минувшего дня. Отчего - то было обидно до слез. Мы ни-че-го не понимали. За какого черта гибнут здесь наши ребята? Что за жестокие шутки играют с нами? На кого каждую ночь уходят в засаду разведчики? С кем они воюют? С этими, в общем-то, как нам показалось, безобидными дехканами? Но почему тогда редкая засада обходится без жертв? Я до сих пор не могу это понять... ... Утро было горьким. На берегу реки подорвался афганский мальчишка. Чьи были мины - только Богу ведомо. Хотя и Ему эти тонкости не нужны. Я впервые остро почувствовал всю мерзость и преступность этой войны... Ровно сутки назад мы с Серегой ходили на этот берег, стреляли из автоматов. Сидели и курили на тех камнях, под одним (одним ли?) из которых лежала мина... 
|
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
