|
05:03
АФГАНСКИЕ БЫЛИНКИ
|
|
Андрей Грачёв АФГАНСКИЕ БЫЛИНКИ 
ОБ АВТОРЕ Андрей Юрьевич Грачёв родился 4 июня 1963 года. Место рождения - Советский Союз. В ряды Вооружённых Сил был призван в октябре 1981 года. Срочную службу проходил в составе 45-го отдельного инженерно-сапёрного полка Ограниченного Контингента Советских войск в Афганистане. Воинское звание – рядовой. Должность – сапёр. Принимал участие в боевых действиях в провинциях Парван, Баграм, Кабул, Баглан, Нангархар и др. За участие в штурмовке укрепрайона Базарак в долине реки Панджшер награждён медалью «За отвагу». В октябре 1982 года в окрестностях Кабула был тяжело ранен. В октябре 1983 года вычеркнут из списков части в связи с полной потерей зрения. С ноября 1983 года – дембель. С отличием окончил пединститут, защитил кандидатскую диссертацию. В настоящее время преподаёт на кафедре русской и зарубежной литературы Сам ГПУ. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Семнадцать лет назад закончилась последняя война Советского Союза, – долгая, странная и до сих пор не объявленная. Прошли времена, когда к окнам окружных госпиталей липли обгорелые странные солдатики и, как кино, смотрели на не стреляющий, мирный город, а город бежал мимо них, город спешил, городу было некогда. Ввод войск назвали «политической ошибкой», войну – «авантюрой». Тринадцать тысяч «ошибок» совершили на той войне и около семисот тысяч «авантюристов» пропустили через неё. Войска вывели, «ошибки» запаяли в цинк и зарыли, а что делать с «авантюристами» долго решить не могли. Поначалу их как-будто не существовало в природе, а просто попадались на вокзалах загорелые дембеля и потом куда-то бесследно исчезали. Затем одумались и приравняли их к участникам войны. Но только приравняли, – войны всё равно не было. И где умудрился солдат потерять ногу и чей орден себе привинтил, оставалось неясным. И, действительно, разными были войны. Даже и сравнивать было нельзя огромное горе страны с маленьким обелиском на кладбище. И всё-таки в самом конце восьмидесятых сообразили, что для солдата, в конечном счёте, разница только в одном, – на той войне гробы были деревянные. И официально признали «авантюристов» ветеранами. В народе же их с самого начала и навсегда окрестили как отдельную нацию – «афганцы», и тем прочно от себя отделили. Резкие, злые, заводные с полуоборота, они и вправду отличались от других. У них и язык был особенный. Ну какой «душара» влетел на «бурубухайке в зелёнку» и какой «бахшиш» нашёл в этой «зелёнке» «бача»? И когда в их знаках отличия решили разобраться, то не разобрали ничего. Зато многим удалось на афганской теме отличиться. Об «афганцах» заговорили, задумались, записали, и не сказали ровным счётом ничего. Хочешь обмануть, скажи половину. Первую половину правды об «афганцах» сказала в книге «Цинковые мальчики» Светлана Алексиевич: мародёры, насильники, убийцы и изувеченные войной наркоманы. Вторую сочинил Александр Проханов: герои, рыцари без страха и упрёка, а кто упрекнёт – сволочь. Но из двух этих половинок ничего не сложилось. Правда Светланы Алексиевич не больше её гонорара, а правда Александра Проханова закавычена и была заголовком партийной газеты. Отпетыми головорезами возвращались они домой, и последними рыцарями Союза. Как и их война, остались «афганцы» необъявленными, и говорят о них разное: от «крепких парней» до «поголовных наркоманов», от «людей долга и чести» до «за косяк мать продаст». Не складывается правда об «афганцах» оттого, что не тот в этой правде расклад. Нужно всё разложить по полочкам, всё взвесить, а в мирной жизни таких весов нет. Война не всё спишет, но всё нужно писать о войне. Война, это когда твой друг помещается в уголке вещмешка, а всё остальное расплёснуто миной. А ты ползаешь в пыли и собираешь серые куски мяса, а мясу, как и тебе – девятнадцать. Эта правда на вес мешка, – пять четыреста по весам баграмского морга. Первая ложь об Афгане в том, что набирали в него особенных, обученных и самых. В Афган попадали из ПТУ, со двора и через год после школы. Он приходил домой повесткой, обманывал романтикой на карантине и встречал непостижимой пятидесятиградусной жарой. Он глушил «молодых» желтухой, крутизной афганских «дедов» и скручивал колючкой беспросветной гарнизонной жизни. Но настоящий Афган начинался не сразу, а с первой кровью, с первым двухсотым грузом из твоего призыва, когда, набивая магазин, уже знаешь, зачем. Девушка-студентка брезгливо поджимает губы: «А вам приходилось убивать?» Война, это выбор, девочка, и спрячьте ваши губки. Нужно выбрать, чья мать заплачет раньше, и если не хочешь, чтобы твоя, – стреляй. И афганцы стреляли. Стреляли охотно, с остервенением, так, что клинило раскалённые стволы. Благо, боекомплектом Родина-мать не обижала. Хлебом могла обидеть, надгробной плитой, но патронами никогда. В отчаянной штурмовке прорывался запылённый «мобута» к дому, из которого три часа крошил его роту пулемёт. Гранатами от всей накипевшей души гасил его, и, влетая в дом, видел «погасшего» пулемётчика и «погасших» рядом с ним женщину с детьми. Но штурмовка шла, пылил «мобута» дальше. А через неделю странно задумывался, упирался в задумчивости подбородком в ствол и разбрызгивал в рассеянности мозги по потолку. И никакому следствию не удавалось установить причину, никакому дознанию найти следа. Шёл «мобута» на боевые потери, паковался в груз «двести», – не сберёг свою мать, задумавшись о чужой. «Афганцы» были убийцами. И от всех щедрот Родины один патрон, сувенирный, до серебряного блеска отполированный в карманах, таскали с собой. Вместо положенного пустого, с вложенной в него запиской владельца, многие носили с собой боевой, чтобы в нужный момент в последний раз им «расписаться». «Афганцы» редко сдавались в плен, чаще мозги себе кроили этим «сувениром», а лучше всего гранатой, чтобы не одному и красиво. Поразительный факт, – четыреста пленных оставила армия за девять лет войны. Но героизмом это не считалось, а был здесь ледяной расчёт и прямая необходимость. Четыреста, – это тех, кто выжил. Кожу сдирали «духи» с живого «шурави» и заставляли жить без неё несколько часов, калёным маслом заливали раны. Душманы резали уши, конечности, головы, засушивали их и прилагали к погонам, и за каждый такой «комплект» щедро расплачивалась американская демократия. Это правда баграмского морга. Армия насмерть дралась с четырнадцатым веком, и секунду смерти меняли «шурави» на её часы. Но сколько смертной тоски и последнего одиночества переживал он в эту секунду! Вечная вам слава, братишки, и простите, что не было рядом!.. «А правда, что уничтожали своих, не допуская плена?» Правда. Безнадёжно зажатый на сопке взвод пускал в эфир свой квадрат, и его вверх дном переворачивала авиация. С музыкой уходили ребята, играли в звонкий цинковый дембель. А лётчики знали? А начальство знало? Они знали правду баграмского морга. И не трогайте бога афганской войны – авиацию. На чужой земле она родным для «афганцев» делала небо. И был у «цинковых мальчиков» неписаный, железной твёрдости закон – мёртвое дороже живого. Целые войсковые операции разворачивались, чтобы отбить «двухсотых», ожесточённейшие бои кипели из-за своих мертвецов. И иногда за одного «двухсотого» падало десять, но мёртвых с поля боя выносили. «Духи» об этом знали и минировали павших, чтобы умножить их число. Рассвирепевшие сапёры платили им тем же, и начиналась изощрённейшая минная война. Кто кого? Побеждённый – в цинк. В Союзе мальчиков цинковали торопливым военкоматовским залпом и прочерком между датами перечёркивали жизнь. Из безмолвия они уходили в небытие. Раз не было войны, то не было и героев. Целая армия пропала без вести за южным рубежом. За рубежом оставляли всю её боль и горечь потерь. Эту войну «афганцы» проиграли начисто. В Союзе были другие законы. И, конечно, баловались афганцы наркотой. Анаши в стране больше хлеба, водки – меньше воды. Ничем другим от войны не уйдёшь. Минздрав мог не предупреждать водилу с девятью тоннами тротила за спиной, и ни к чему было задумываться о здоровье десантнику, идущему на последнюю штурмовку. Шёл косячок по кругу, чтобы не сорваться оттого, что свинцовые фонтанчики бьют из-под колёс, чтобы не думать, что горку эту взять в принципе нельзя, а только очень нужно. Травились, чтобы не думать, кому, и, отравленные Афганом, летели потом в клиники, могилы, лагеря. Судите их за желтуху, – они ею болели тоже. Самой большой хохмой Афгана была надпись Минздрава на сигаретной пачке. И права Светлана Алексиевич, форменный разгул творился в афганских гарнизонах. Афганские мужики любили редких женщин. На приказ министра обороны быть святыми «афганцы» плевали кто и почём мог. И причина была простой, – он был невыполним. Святым на Руси был только один воин – Александр Невский, и тот по другому поводу. Такие приказы отдают те, кто уже может их исполнить. «Афганцы» ещё не могли. И странно требовать от военного быть мужчиной меньше штатского, – он больше. И всё свободное от войны и разгула время предавались «афганцы» разнузданному, поголовному мародёрству. С гранатой без чеки в правой руке и бумажками в левой заходил «мародёр» в дукан и автоматным стволом из-под мышки обводил товар. Граната для безопасности, деньги для порядка. «Чан афгани?» – почём, – не спрашивал. Ясно, что не дорого. И, очень собой довольный, сваливал. Откуда у солдатика деньги? Не скажу. Если уж война необъявленная, то и я объявлять не стану. Но паразит Васька идёт на дембель раньше, Ваське нужнее, а ему ребята ещё добудут. Но дембель случался скоропостижным. Ехал «мародёр» грузом «сто девяносто восьмым», и вёз в лёгком шикарный осколок сотого калибра и потрясающей роскоши пулю в правом предплечье. А в госпитале ходил за мародёром дружественный араб на излечении и не верил, что месяц войны стоит девять рублей чеками, а "мародер" не верил про доллары: Родину, как женщину, за деньги не любят. И радовался, что кончился Афган, но Афган не кончался. Выяснялось вдруг, что осколок – «травма», война – «командировка» и только на два года отрезали рассеченную ногу. Кровавой кашей хлюпал неподъёмной тяжести протез, как на красный свет летела на корочки разъярённая очередь, и никто, ну, совсем никто тебя туда не посылал. Он троих завалил на Панджшере десантным кортом, горящей БМДешкой задавил пулемётную гниду, он, сильный и знающий себе цену, от бессилия плакал, – ничего не горит, и гнида своя. И от тупого беспросвета мирной жизни тянуло к своим, таким же, туда, где хоть немного войны. Поэтому рождённое войной братство афганцев в мирной жизни не растворилось, а сложилось в фонды, организации, союзы. Но война – характер, – вместе с ней не проходит. И, как прежде, воюют «афганцы» не за себя. У улиц и подворотен отбивают они подростков, создают лагеря, центры, клубы. По всей России действуют таких сотни, и им верят, и к ним идут, потому что «афганцы» едва ли не единственные в этой стране, кто хоть что-то знает точно. Они точно знают, что «душман» – враг, а «зёма» – друг, и учат простым и точным вещам. Тому, что национальный герой России не Арнольд Шварценеггер, что Александр Матросов не подскользнувшись упал на дот, и знамя над рейхстагом покраснело не от коммунизма. Что Родину надо любить, что в армии не служить стыдно и за державу всё-таки обидно. Учат тому человеческому и настоящему, что принесли с собой с войны. Они живы, живут вопреки всей журнальной лжи и газетной «правде» и, не оправдываясь, не лгут. Солдат – это вечный с краю. Его профессия – убивать, и быть убитым – судьба. А если выжил, вернулся, то до конца дней своих виноват. Каемся, во всех бессмертных своих грехах каемся. Умирали, горели, выжили и вернулись. Мы вернулись, Родина, какие есть, и другими не станем. «Афганцы» старше своего народа на одну войну, и в этом их главный знак и отличие. В их войне народ не участвовал. Наедине с собой были оставлены они в Афгане и научились отмерять свою правду весами баграмского морга, самыми точными весами в мире. Семнадцать лет прошло, другой за эти годы стала Родина, и новая нация ветеранов появилась на её вокзалах – «чеченцы». Новые солдаты липнут к окнам наших госпиталей и с изумлением рассматривают не стреляющий, мирный город, а город бежит мимо них, город спешит, городу снова некогда. Не оглядывается Россия на своих солдат, на всех «испанцев», «египтян», «афганцев». Без оглядки торопится она в новый век, и в безоглядности своей успевает только к новой войне. И столько было уже в её истории малых войн, что складываются они в одну великую. От прошлой отличаются они только тем, что остаются всегда необъявленными. И давно уже затерялась среди них афганская, заросла событиями, отошла в прошлый век. Её завалило августами и октябрями, придавило траками новых войн. Но видно, так устроена наша память, сквозь любое безмолвие прорастёт. Так и в этих строках сквозь события и времена – проросло. Не были, а так, – былинки. Но они живые, они оттуда. Их корни в Баграме и Чарикаре, Кабуле и Кандагаре. И не нужно спрашивать: было – не было. Всё было когда-то и не было никогда. Росток никогда не похож на собственный корень, но отдельно от него не живёт. Они написаны не для истории, а для души. Но если пробились, если живые, то и в вашей душе – прорастут. Светлой памяти необъявленных солдат посвящается эта книга, их трудной жизни, нелёгкой смерти и уже навсегда – бессмертию. Долгие годы воевали они в Афганистане: дрались под Кандагаром, штурмовали Панджшер, вместе уходили на караваны и пробивались в Союз, и только потом разделила их судьба: отправила, кого домой, кого в вечность. Автор – не судьба, он только её записал. В солдатские медальоны разложил вечность, в «повести» – жизнь, но в его книге они, как и на той войне, – вместе. АВТОР ПОВЕСТИ О НАСТОЯЩЕМ Владимир Петрович Чуйко Была в нашем детстве такая повесть – «о настоящем человеке». Все её проходили, многие так и прошли, но есть люди, которым просто пройти не удалось, а пришлось всё настоящее и человеческое в себе проявить, и так проявляла их жизнь, что сложилась в настоящую повесть. Сложилась оттого, что сами они её не упрощают и каждую минуту проживают по-настоящему. Именно так проявила жизнь Владимира Петровича Чуйко и в такую сложилась повесть. Родился Владимир Петрович «проездом», - билет, купленный матерью в железнодорожной кассе, оказался счастливым. Таек прямо в поезде и случился человек. А ещё через несколько лет вытянул Володя другой билет и тоже счастливый. Совхоз «Черновский» стал его малой родиной. Здесь и прошло его детство – простое, сельское, работящее. А когда прошло, и родины стало мало, отправился Володя в Куйбышев и на первом в своей жизни экзамене с треском провалился. Поступая после восьмилетки в приборостроительный техникум, срезался на математике и остался учащимся ПТУ. Многих в жизни срезало такое начало. Кратчайшее расстояние между точками есть прямая, а если не вышло по прямой, - точка. Но Володя точки не ставил, училище окончил с отличием. Работал на заводе фрезеровщиком и, как многие, мечтал о службе в Воздушно-десантных войсках. Но, если многие просто мечтали, то у него всё было непросто. Он учил свою крылатую мечту летать: занимался дзюдо, парашютным спортом. Днём работал на заводе, вечером над собой, и в апреле 1984 года был призван на службу в Воздушно-десантные войска На самом южном из наших рубежей горела в то время война, - необъявленно, тайно, тяжело. Бесшумно уходили в бессмертие её герои, в беспамятство закладывались могилы. Одним из необъявленных её солдат и стал боец десантной разведроты Владимир Чуйко. На первую свою разведку ушёл он через неделю и больше из неё не возвращался. И были в его жизни засады, рейды, штурмовки, и каждая разведка – боем, каждый бой – до последнего. По самым горячим точкам прорывалась его несгораемая рота и уводила в прорывы полки и дивизии. Из двадцати восьми афганских провинций он прошёл восемнадцать. Девятнадцатую не прошёл. На самой границе с Пакистаном его рота неожиданно разведала крупное сосредоточение противника, и закипела отчаянная рубка. Полсотни наших десантников насмерть схлестнулось с двухтысячной группировкой и пятьдесят оказалось больше. В этом бою и срезал Володю снайпер и уже добивал, чтобы поставить самую последнюю, свинцовую точку. Так Володя срезался второй раз. Он был пулемётчиком, из тех, кого вечно бросают в прорыв и оставляют в прикрытии, но здесь не бросили, не оставили. Взводный командир откинул его назад, и не дали добить ребята. А дальше он уже не давался сам. Ранение было несовместимым с жизнью, но он совместил, должен был умереть, но впервые не сделал того, что должен, и выжил. Врачи удивлялись, как, а он уже задумывался, зачем? На завод нельзя, на войну невозможно, всю его предыдущую жизнь расстрелял пакистанский снайпер. Нужно было всё начинать сначала, и он снова сдал документы в техникум и пошёл на экзамен. И теперь уже срезать его не смог никто, ни снайперы, ни математика. Окончив техникум, поступил в институт, окончив институт, поступил в другой. Кроме ордена получил он на войне инвалидность, но инвалида из него не получилось, а получился студент, инженер, преподаватель. И каждый раз была комиссия, каждый раз: «занимаемой должности соответствует…» Он добивался соответствия места и времени, слова и дела, открывал подростковые клубы и участвовал в ветеранском движении. А в 1991 году возглавил одну из крупнейших в России ветеранских организаций и снова оказался на своём месте. Стягивается к этому месту людское горе и каждое нужно принять своим: «Володечка, помоги…. Володя, сделай!..» И Володечка помогает кому и чем может, но что можно сделать для тех, кто с войны никогда не вернётся и сколько для этого нужно денег. Один день памяти отмечает Самара и год – в беспамятстве. Нужно оставить такую отметину, чтобы напоминала о себе каждый день. Так главным делом его жизни стал памятник погибшим солдатам, и как бы ни менялась она, эта жизнь, главному в ней он не изменяет. Работает, учится и по-прежнему верит, что пятьдесят больше двух тысяч. И памятник появился, поднялся в Самаре гранитный солдат. Влились дела в бронзу, бессмертие – в жизнь, а он в этой жизни занялся другими и нужными делами. Но главное о ней сказать можно, - сложилась. Он сложил её из того, что было, - фантазии, воли и кровавых бинтов, и получилась повесть. Одна из многих и написаны в ней только первые главы. Отстрелявшееся в Афгане поколение пишет повесть о настоящем, а это значит, что есть у России и будущее. 1998 Андрей Владимирович Мастерков У каждой войны своя форма и своё содержание. По форме мы без труда отличаем первую мировую войну от второй. Афганская война была одета в камуфляж, и эта форма с головой выдаёт её содержание. Он была необъявленной, её прятали. Одним из тех, кого на два года спрятала смерть в Афганистане, был Андрей Владимирович Мастерков, и служил он в одной из самых закамуфлированных частей афганской войны. Родился он в Куйбышеве, в обыкновенной рабочей семье, и в 1981 году направил свою жизнь по речному руслу. После восьмилетки стал он студентом речного техникума, и многие так направлялись – по течению, – и выплывали потом в механики, страмехи и на заслуженный отдых. Но он хотел выбирать направление сам. Право выбора давал в то время диплом с отличием, и только половины бала не хватило ему до этого диплома. Не хватило оттого, что потратил её на занятиях парашютным спортом и карате. Но именно на этой половине написали ему в 1985 году «Годен к службе в частях спецназ», и ещё полгода проверяли в Чирчике на пригодность. Проверка была кадетской, проходили её не все. Люди травились, чтобы не идти на войну, рубили себе пальцы и вскрывали вены. И многое тогда вскрылось в человеческих душах. «Тяжело в учении – легко в бою», и в учебке делали всё, чтобы на войне показалось легче. Но главное, что открылось тогда в поколении восьмидесятых, состояло в том, что подавляющее его большинство от своего долга не уклонялось. Не уклонился и Андрей Мастерков. Осенью 1985 года долг назвали интернациональным, и рядовой стал разведчиком бригады специального назначения. Тогда и увидел он войну как есть, без всякого камуфляжа. А война, лишённая формы, в основном своём содержании – смерть. Смерть приходила из Пакистана. Расползалась караванными тропами по афганским «зелёнкам» и кроваво волной накатывалась на север. Группами десять-пятнадцать человек бригада перехватывал её на перевалах и без всякой пощады уничтожала. Задача была простой – оставить смерть на юге, и если решение не удавалось, на юге оставалась группа. В пятидесятиградусную жару, с грузом сорок-пятьдесят килограмм за спиной уходили они во вражеские тылы и топили караваны в море огня. Одни уходили на несколько дней, другие – в вечность. Всё решала внезапность и особая, небывалая дерзость нападения. В этой «особенности» и состояла специальность бригады, и в дерзости – назначение. Первый свой караван Андрей Мастерков «затопил» в марте 1986 года нагруженный смертью караван и полтораста наёмников затонули на пограничном перевале в несколько минут. А дальше были перевалы Алихея, Нарая, Абчекана. И сложилось из этих минут без малого полтора года. Полтора года он выходил на встречу со смертью, был дважды контужен, награждён медалями «За боевые заслуги» и «За отвагу». И последняя награда едва не стала для него посмертной. В мае 1987 года ушёл он проститься с Афганистаном и на последнем своём задании едва не простился с жизнью. На горе Сперлинсек его группа «срезала» из засады отряд из двух десятков душман, и внезапно столкнулась с огромным, идущим из Пакистана, караваном. Отряд был всего лишь его небольшим прикрытием. И закипела неистовая, свирепая рубка. Свирепствовали на тропе четыреста наёмников, а рубились с ними десять бойцов спецназ. Их расстреливали из пулемётов, «гасили» гранатомётами и били из безоткатных орудий. Но «неугасающий» спецназ только поднимался выше по склону и с непостижимым упорством держал на себе караван. Он тоже был «безоткатным» и стоял на горе до последнего, – до последнего в этом бою душмана. Подоспевшая через двенадцать часов колонна завершила разгром. И тут выяснилось, что сержант Мастерков завершает его с гранатным осколком в плече. Сразу такие «мелочи» выяснялись, только если осколок попадал в сердце. С этой «мелочью» он и вернулся в Союз. Освоился, отдышался и зажил по-прежнему руслу. Но дважды в одну реку не входят. Не входила его жизнь в речное, прежнее русло. И, исполнив свой долг, Андрей Мастерков занялся, наконец, правом. Основы права он изучал на юридическом факультете Самарского университета, и, наверное, без труда устроил бы свою жизнь. Но слишком трудно и неустроенно жили его товарищи. Не устраивался их быт, осколками разлетались судьбы, и теперь уже – самое сердце. И Андрей Мастерков включился в ветеранское движение в областном фонде инвалидов войны в Афганистане, возглавил одно из предприятий, работал для тех, кто сам работать уже не может. А после, когда инвалидность перестала быть только афганской, возглавил областную организацию инвалидов вооружённых сил. Живёт как прежде и занятой когда-то высоты не оставляет. Спецназ – это человек-невидимка. Для него быть замеченным – смерть. Но когда войны проходят, остаётся только человек. Таким человеком и остался Андрей Владимирович Мастерков. А в этом и состоит наша главная специальность и единственное на земле назначение. 1999 Читать всю книгу 
|
| Категория: Проза | Просмотров: 220 | |
| Всего комментариев: 0 | |
