|
05:00
Падения и взлеты в боях за Джавару
|
|
Варенников Валентин Иванович В 1985 году был проведен ряд успешных операций, в том числе совместно с афганскими войсками, особенно вокруг Кабула, в районе Герата и Газни. А на начало 1986года Главный военный советник в Афганистане вместе с Генеральным штабом армии ДРА планировали проведение самостоятельной операции по овладению Джавара — крупной базой мятежников в округе Хост. Эти планы вызвали у нас большой интерес, тем более что база расположена на границе с Пакистаном.Неповторимое/Книга 5/Часть 7/Глава 4 Фрагмент Падения и взлеты в боях за Джавару  Как оказалось, группировка для проведения операции создавалась в основном в районе Кабула, Джелалабада и Гардеза. Всего привлекалось шесть неполных афганских дивизий, часть сил оставалась нести службу в пункте постоянной дислокации. Предусматривалось привлечение большого количества артиллерии и авиации. Эти войска должны были в конце февраля 1986 года сосредоточиться против Парачинарского выступа в районе Алихейль—Секандархейль—Миразикалай, что в 7—10 километрах от государственной границы с Пакистаном. Затем двигаясь с севера на юг на этом же удалении от границы, выйти в течение недели в район Хоста (в прошлом назывался Матун), там привести группировку в порядок и начать наступательные действия в 20 километрах юго-восточнее Хоста, в горном массиве, с целью овладения базой душманов Джавара. План проведения этой операции был утвержден министром обороны С. Л. Соколовым еще в конце января 1986 года, т. е. за месяц до ее начала. Формальное утверждение было сделано министром обороны ДРА генералом Рафи по согласованию с главой государства Кармалем еще раньше. В разговоре со мной главный военный советник генерал армии Г. И. Салманов сказал, что они уделяют этой операции очень большое внимание, так как от разгрома и захвата Джавары будет зависеть общая обстановка в округе Хост, что в значительной степени повлияет и на Гардез. Но меня крайне удивляло время, избранное для такой операции. Даже силами 40-й армии мы старались в зимнее время действовать в основном поблизости от пунктов постоянной дислокации. Проводить же такую операцию с частями афганской армии, хоть они и окрепли, но в таком отрыве зимой и фактически два месяца, на мой взгляд, было рискованно. Для того, чтобы иметь полное представление о районе, я на вертолете слетал в район Алихейля, облазил и посмотрел все прилегающие маршруты. Затем на самолете АН-26 слетал в Хост, покружил над горным районом, где будут проходить основные боевые действия, и провел консультации с местными жителями и афганским командованием в Хосте о погоде в феврале — марте в районе Алихейля, Хоста, Джавары. Все говорило не в пользу проведения этой операции. Учитывая такую ситуацию, я в общих чертах высказал свои сомнения и тревогу Григорию Ивановичу Салманову, однако он был настроен оптимистически. Тогда я позвонил Сергею Федоровичу Ахромееву: — Изучив всю обстановку по предстоящей операции в районе Хоста, считаю, что ее надо перенести на полтора-два месяца позже и провести в конце апреля или в мае. — Вы с Салмановым на эту тему говорили? — Не только говорил, но и приводил доводы. — Какие именно? — Во-первых, здесь в феврале и марте идут дожди со снегом, часто бывают туманы; во-вторых, холодная, мокрая погода максимально снижает моральный дух солдат афганской армии; в-третьих, дороги здесь не просто грунтовые, а очень скверные, в непогоду ими вообще пользоваться нельзя; в-четвертых, коль маршрут проходит поблизости от государственной границы, душманы будут постоянно и непрерывно обстреливать колонны правительственных войск; в-пятых, авиация не сможет поддержать свои войска в связи с непогодой; в-шестых, эвакуация раненых и больных, а также подвоз необходимых запасов будут крайне ограничены. Все это я рассказал Салманову, но Григорий Иванович настроен операцию проводить. Он сказал, что «машина» уже запущена. Хотя я лично считаю, что даже если что-то уже и двигается, надо срочно остановить и переоценить обстановку. — Хорошо. Я поговорю с Сергеем Леонидовичем (министром обороны. — Автор), — сказал Ахромеев. — Заодно спросите его и о моем выезде в Москву на съезд. Ахромеев помолчал, а затем говорит: — В отношении поездки на съезд вам лучше самому обратиться к нему, тем более что до съезда еще далеко (XXVII съезд КПСС проводился с 25 февраля по 6 марта 1986 года.— Автор). А что касается операции, то я все выясню. Сергей Федорович был прав: конечно, мне лично надо было выяснить у Соколова — ехать мне на съезд или не ехать. Но у меня не было желания ему звонить. А вот в отношении операции Ахромеев хоть и выслушал меня внимательно, но не сказал — согласен ли он с моими доводами или нет, будет меня в разговоре с министром поддерживать или не будет. Однако уже на второй день он мне сообщил: — Сергей Леонидович при мне переговорил с Салмановым и тот его заверил, что успех обеспечен и операцию поэтому надо проводить. Вот так. Переговорил с Салмановым, а со мной говорить не захотел. Выглядело это очень странно. — Григорию Ивановичу Салманову с позиций сохранения престижа не хочется менять сроки. Я же летал в эти районы. Садился с трудом в нескольких местах — там уже сейчас фактически бездорожье. Совершенно не представляю, как будут двигаться здесь войска и на что они будут способны после этого марша? Вообще будут ли они способны вести боевые действия?! Мне также совершенно непонятно, чем обусловлены сроки проведения операции? Что это, горит, чтобы обязательно проводить ее в марте? Что изменится в военно-политической обстановке в целом по стране и в округе Хост, если операция состоится в мае? Сергей Федорович со мной соглашался: да, действительно, можно было бы осуществить ее попозже, но решение уже принято... Будто это стартовала ракета, и уже вернуть ее на стартовую площадку нельзя. Ведь пока идет всего лишь «говорильня». Можно тысячу доводов найти, чтобы обосновать этот перенос, но проводить зато операцию без риска и сомнения. Я знал, что переубеждать Салманова — бессмысленно. Поэтому как-то после очередной утренней работы в Центре боевого управления 40-й армии по реализации обнаруженных разведкой данных я пригласил к себе в Оперативную группу (наш двухэтажный домик стоял метрах в 250—300, не доезжая до КПП штаба армии) начальника штаба советнического аппарата, который тоже был в ЦБУ, генерал-лейтенанта Л. Печвого. В прошлом он был командиром одной из дивизий, которая входила в Прикарпатский военный округ, поэтому я знал его отлично. Мы поговорили с ним начистоту. Он прямо сказал, что Григорий Иванович ничего переделывать не будет, тем более что днями должна приехать ему замена. Действительно, приехал генерал-полковник Владимир Андреевич Востров — прекрасный офицер, я его службу наблюдал, начиная с лейтенанта. Вместе мы долгое время служили в Заполярье. Шло время, и вот в самый канун съезда я получил официальное решение министра, что мне, делегату XXVII съезда КПСС, необходимо вылететь в Москву и принять участие в его работе. Одновременно быть в готовности доложить о состоянии дел в Афганистане. XXVII съезд проводился под лозунгом «Перестройка, гласность и демократия». Прошло ровно десять месяцев, как генеральным секретарем стал М. Горбачев. Съезд утвердил новую редакцию Программы КПСС, а также «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986—1990 годы и на период до 2000 года». Началась так называемая перестройка. Народ жил надеждами. В стране во всем чувствовалась невостребованность, неиспользованные возможности, громадный незадействованный потенциал. Во времена Косыгина это не было так выражено. До нас доходили его мысли о перспективе развития страны. Это действительно были взгляды на перестройку, достойную нашего народа и нашей великой державы. И если бы не ревностная позиция Брежнева (к чему довольно успешно его подталкивал Устинов), то вопросы повышения темпов развития нашего народного хозяйства, конечно, еще во второй половине 70-х годов могли быть более высокими. Косыгин ушел из жизни в декабре 1980 года. Вместо него утвердили Тихонова, который был у Алексея Николаевича первым заместителем. Тихонов, конечно, не Косыгин. Никаких новаций ждать от него было нельзя. Все его взоры устремлены были на генсека — как скажет, так и будем делать. А поскольку тот был больной и сказать уже ничего не мог, то дело закисало. С приходом Андропова ожили и наши надежды. Но безвременная (и все-таки загадочная) его смерть оборвала и эти чаяния. Совершенно больной Черненко окончательно «зацементировал» предсовмина Тихонова. Конечно, за свои пять лет председательствования он экономику не двинул. Она вяло поворачивала свои шестеренки еще по инерции, выдавая «на-гора» всего лишь 3—4 процента ВВП в год. Естественно, тогда мы это считали застоем, хотя в капиталистическом мире в таких процентах трагедии не видели. В 1985 году к руководству страной пришел Горбачев. Хоть и за его плечами никакой производственной практики не было (только комсомольско-партийная работа), но он разделял прогрессивные взгляды Андропова (так нам казалось), а последний унаследовал это от Косыгина. Особо положительно расценен был факт назначения председателем правительства Н. И. Рыжкова. Это и отличный производственный практик (один только «Уралмаш» чего стоит), государственный масштабный деятель (Минтяжмаш, Госплан, заведующий отделом ЦК). Ну, у кого могли быть сомнения в том, что мы раскрутим маховик экономики на полную мощь? Ни у кого! Я не хочу цитировать Горбачева и других выступавших на съезде, но вывод был один: «Неконец-то!» Имелось в виду, что период с конца 70-х и до середины 80-х, отмеченный траурными событиями, закончился: страна проводила в последний путь А. Н. Косыгина, Л. И. Брежнева, Ю. В. Андропова, К. У. Черненко, других видных государственных деятелей. И каждый раз создавалось впечатление, что они уходят и что-то «уносят» с собой, не оставляя всего необходимого, чтобы стартовали новые силы и тем самым обеспечивалось бы поступательное движение вперед. И вдруг на орбиту восходят Горбачев и Рыжков. Программу нового экономического и социального развития принимает XXVII съезд. Конечно, этого ждали все — народ, страна в целом, наши друзья, весь мир. Правда, справедливости ради надо сказать, что у нас и в этот, так сказать, «застойный» 5—6-летний период были и такие события, которыми можно гордиться и по сей день. Назову хотя бы некоторые из них (хотя это была инерция еще от А. Косыгина). Во внутренней политике: была проведена перепись населения (высокий прирост); на стройки Западной Сибири был торжественно отправлен 50-тысячный отряд комсомольцев; завершено строительство большого Ставропольского канала; введена на полную мощность Нурекская ГЭС в Таджикистане; завершено строительство Армянской АЭС; на Белоярской АЭС введен новый энергоблок с реактором на быстрых нейтронах; завершено строительство мощного угольного разреза «Богатырь» Экибастузского комплекса, а также Северного горнообогатительного комбината имени Комсомола Украины и первой очереди цеха холодной прокатки стали на Новолипецком металлургическом заводе; введены в действие: Навоийская ГРЭС (Узбекистан), Зейская ГЭС (Дальний Восток), вторая очередь КамАЗа; сдан в эксплуатацию первый энергоблок Ровенской АЭС; стартовала орбитальная научная станция нового поколения «Салют-7»; запущен космический корабль «Союз Т-5» и т. д. В области внешней политики: подписан Договор между СССР и США об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-2, подписали Брежнев и Картер); отмечалась тридцатая годовщина ГДР; введена в действие межгосударственная линия энергопередач СССР — Венгрия; введен в строй магистральный газопровод «Союз» — в строительстве принимали участие СССР, Болгария, Венгрия, ГДР, Польша, Румыния, Чехословакия; в Москве проходили XXII Олимпийские игры; с территории ГДР выведена часть группировки советских войск; советским ракетоносителем выведен индийский спутник «Бхаскара-2» на околоземную орбиту; СССР и США подписали соглашение о модернизации специальной линии связи «горячая линия»; в Москве проведены Игры доброй воли, в которых приняли участие ряд стран. Ничего себе «застой», не правда ли? Если бы сейчас повторился такой «застой», вся пресса била бы в литавры по поводу неслыханного успеха ельцинских «реформ». Все это и многое другое говорило о мощи Советского Союза, его высоком престиже. Для меня лично, как и для других соотечественников моего поколения, важным событием было восстановление В. М. Молотова в рядах КПСС. Это произошло 5 июня 1984 года. Спасибо К. У. Черненко— хоть это успел сделать. Вячеслав Михайлович был исключен из партии и снят со всех постов Хрущевым — интриганом и авантюристом. Полезно знать читателю, что расправа над Молотовым и другими произошла именно в период так называемой «хрущевской оттепели», о которой так много теплых слов было сказано в свое время Горбачевым и его тенью Яковлевым. Конечно, в это время у нас были и тяжелые явления: ввод советских войск в Афганистан; политическая эпопея в связи с появлением в Польше «Солидарности» (Англия против СССР ввела экономические санкции); сбитие южнокорейского лайнера «Боинг-747»; принятие Постановления ЦК КПСС от 7.05.85 года (т. е. сразу, как Горбачев стал у власти) «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма» — эта кампания нанесла колоссальный экономический и социально-политический ущерб; роковое назначение Шеварднадзе министром иностранных дел СССР; такое же роковое назначение (не избрание) Ельцина первым секретарем МГК КПСС... Но основной рок, главная трагедия в жизни нашего общества, конечно, были связаны с появлением Горбачева у власти, а вместе с ним и предателя Яковлева, которому впоследствии российское телевидение так много уделило и уделяет внимания, что возмутился даже Юрий Михайлович Лужков. Но многие перечисленные и неперечисленные личности проявились и стали для нас явными значительно позже. А на XXVII съезде КПСС мы все были исполнены больших надежд. В перерывах между заседаниями съезда я, конечно, находился в Генеральном штабе (в основном в вечернее время). Отдельно доложил о ситуации в Афганистане начальнику Генштаба маршалу Советского Союза С. Ф. Ахромееву, министру обороны маршалу Советского Союза С. Л. Соколову. Повстречался со всеми, от кого зависит состояние наших дел в Афганистане, и со всеми обо всем договорился, кроме министра обороны. Хотя Сергей Федорович и предупреждал меня, что не надо поднимать вопрос о предстоящей Хостской операции, я все-таки попытался логически убедить Сергея Леонидовича в необходимости перенести операцию месяца на два. Но министр обороны даже не стал меня слушать — решение принято, надо выполнять. Было странно — даже Д. Ф. Устинов прислушивался к тому, что я говорил, хотя и не переносил меня (как и Огаркова). Вернувшись в Афганистан, я сосредоточил основные усилия оперативной группы и свои лично на том, чтобы всячески помочь правительственным войскам провести операцию в округе Хост по овладению базой противника Джавара. К этому же, когда позволяла погода, максимально привлекалась и боевая авиация 40-й армии. Но оппозиция, ее отряды, находившиеся вдоль государственной границы в районе Парачинарского выступа и южнее, до Хоста включительно, буквально измывались над правительственными войсками. Поэтому последние не столько продвигались, сколько «топтались» на месте, намереваясь нанести поражение нападающим бандам, а фактически сами несли большие потери. Первоначально всей группировкой командовал командир 3-го армейского корпуса афганской армии генерал Делавар. Однако осложнившаяся обстановка потребовала укрепления руководства. Для проведения этой операции министр обороны ДРА, по согласованию с Кармалем (который к этому времени уже совсем утратил свой авторитет), назначил руководителем операции первого заместителя министра обороны генерал-лейтенанта Азими. В помощь ему была выделена оперативная группа Генерального штаба. Но и это не изменило обстановку. Она становилась все хуже и хуже. Я с группой офицеров вылетел в Хост, чтобы на месте разобраться в обстановке. Затем провел беседу с генералом Азими. В итоге понял, что ни Азими, ни его аппарат совершенно не знают обстановки и не способны дальше управлять войсками. Понеся потери от 60 до 70 процентов боевых подразделений (убитые, раненые, дезертиры), войска, выйдя через 1,5 месяца выдвижения в район Хоста на последнем дыхании, фактически уже не были способны даже пошевелить пальцем. Они пришли и просто легли. А попытка командования на второй день поднять их в наступление закончилась тем, что душманы отбросили правительственные части на 5—7 километров и стали уже угрожать Хосту. Пришлось принимать экстренные меры (в основном авиацией), чтобы пресечь эту тяжелую тенденцию. Делая для себя вывод о том, что Азими надо немедленно заменить боевым генералом, я намекнул ему в беседе, что после всех этих передряг ему лучше отдохнуть. «Тем более, — сказал я, — мне известно, что у вас не все в порядке со здоровьем». Азими сразу ухватился за эту «соломинку» и начал мне рассказывать, сколько у него болезней и что, конечно, ему надо подлечиться. Отдав на месте все необходимые распоряжения о закреплении занимаемых рубежей и проверив непосредственно в войсках их способность выполнить эту задачу, я отправился в Кабул. Кстати, в отношении проверки способностей и возможностей приведу один пример. На окраине Хоста имеется гора Матун с крепостью. Наверху, в этой крепости, стоят на прямой наводке 130-мм орудия. Это мощные дальнобойные средства. Стрельбой этой батареи в течение часа фактически были рассеяны все банды, которые группировались восточнее и юго-восточнее Хоста. Наблюдая эту картину, особенно как душманы старались укрыться от обстрела, я понял, что силы есть, их надо только хорошо организовать и мобилизовать. В Кабуле я сразу договорился с Главным военным советником (уже новым), министром обороны и с Генеральным штабом армии ДРА о том, что надо срочно заменить руководство. Вместо генерала Азими, который «болеет», предложил назначить генерала Гафура — первого заместителя начальника Генштаба ДРА. Это не вельможа, а боевой полевой генерал, с хорошими организаторскими способностями и твердым характером. Одновременно решили немедленно направлять транспортной авиацией: пополнение (несколько тысяч человек) в имеющиеся в Хосте части и дополнительные войска из афганской армии, а также подразделения КГБ и МВД. С командованием 40-й армии договорились, что в эту операцию надо немедленно включить советские войска — наша артиллерия и авиация, имея своих корректировщиков и авианаводчиков непосредственно на наблюдательных пунктах, афганских командиров будут поддерживать огнем, а наши мотострелковые подразделения и десантники станут во второй линии за афганскими частями, имея с ними визуальную связь. Решено было направить пять батальонов: три — из 56-й десантно-штурмовой бригады и два — из 345-го отдельного парашютно-десантного полка. Руководителем всей советской группировки (в том числе артиллерией и авиацией) был назначен начальник штаба 40-й армии генерал Ю. П. Греков. Общее руководство всеми силами можно было бы возложить на Главного военного советника (тем более что инициатива исходила именно отсюда) или взять все на себя. Учитывая, что генерал-полковник В. А. Востров только вступил в должность советника, ставить его в сложное положение (фактически под удар, так как не известно, чем все это закончится) было бы неправильно. Поэтому, как и в Кунарской операции, я решил руководить действиями лично. Для того, чтобы у афганцев не возникло никаких недоразумений и вопросов, я ввел в курс дела в полном объеме нашего посла Ф. А. Табеева. Фикрят Ахмеджанович прекрасно ориентировался в обстановке и пообещал довести до всех руководителей, в том числе и до Б. Кармаля, добавив: «Хотя ему можно ничего не говорить, так как его песенка уже спета и его скоро сменит Наджиб». Такая перспектива в афганских делах меня, конечно, обрадовала, но я попросил все-таки обстановку Кармалю сообщить (конечно, это мог бы сделать и я, но именно из соображений его смены, о чем мне тоже было известно, я счел нецелесообразным с ним встречаться). В то же время мною определены меры для окончательного решения стоящей задачи, а также уроки, которые мы извлекли для себя. Но каково было мое удивление, когда я на свое донесение буквально на второй день получаю от министра обороны шифровку-ответ, в котором он отмечает, что допущены ошибки (именно те, от которых я хотел всех оградить) и что ни новый Главный военный советник Востров (который никакого отношения к этим ошибкам не имеет), ни Оперативная группа МО СССР (имеется в виду Варенников) не приняли должных мер, чтобы своевременно эти ошибки были исправлены. И далее ставились задачи, которые мы уже выполняли и которые составляли лишь часть от того, что уже организовано. Вот так-то! Все то, что я написал в донесении, Сергей Леонидович вернул мне бумерангом. Мол, чтоб не подавал голоса. У военных прижилась байка, которая очень хорошо показывает, что такое «требовательный» командир. А суть ее в следующем. В одном из подразделений произошло происшествие. Старший начальник вызывает командира этого подразделения и сразу же задает вопрос: — Почему это происшествие произошло у тебя в подразделении? — Докладываю. Вчера... — Молчать! Я спрашиваю тебя, почему произошло это тяжелое происшествие? — Товарищ полковник, вчера... — Молчать! Я еще раз спрашиваю... И так бесконечно. Конечно, все, что было приказано, мы полностью уже и без этой телеграммы выполнили, за исключением срока представления на утверждение плана на ведение дальнейших боевых действий. Мы его представили не 17-го, а 12-го апреля. А уже 17.04.86 начали активные боевые действия. Хотя мне лично было совершенно непонятно — к чему представлять в Москву этот план? Даже в годы ВОВ такого не было. Отдав все необходимые распоряжения, я со своей группой управления, а также генерал Греков со своими офицерами отправились в Хост. Первое, с чего начали, это определились с командными пунктами. Я принял решение наш основной командный пункт расположить непосредственно в районе боевых действий. За базу под КП были взяты развалины кишлака Тани (15 км юго-восточнее Хоста). Запасной командный пункт мы сделали в Хосте, здесь же был главный узел связи, через который мы сносились со всем миром и могли использовать для дублирования команд в подчиненные части, если вдруг наша прямая связь из Тани с ними будет разрушена. В Хосте было все устроено, зарыто, защищено, обеспечивались и управление, и быт. А в Тани все делалось с «чистого листа» и на «целине». Там не было ничего, кроме трех полуразрушенных саманных домов. Один взяли мы с генералом Грековым и, отрыв по соседству ряд окопов, соединив их и дом траншеями, получили то, что надо. Внутри дома, состоявшего из одной уцелевшей большой комнаты с толстыми саманными стенами, мы расположили узел связи и оперативно-разведывательную группу. А наверху, на плоской толстой крыше, мы расположили наблюдательный пункт, где кроме нас, разведчиков с приборами наблюдения и связистов были артиллеристы и авиаторы, в том числе авианаводчики (до сих пор не могу понять, почему не обвалилась крыша — ведь все из самана). В двух других домах, в 50—60 метрах от нас, расположился командный пункт генерала Гафура. У нас было визуальное общение, и если не было обстрела, то можно было переговариваться — он понимал по-русски, к тому же у нас были переводчики. Гафур приблизительно так же, как и мы, оборудовал, точнее, приспособил свои дома под военные нужды! В тылу у нас был глубокий высохший арык, где размещался весь быт, медпункт и небольшие склады с имуществом, а также подразделения охраны, БТРы и боевые машины пехоты (БМП). Дома наши вместе с наблюдательными пунктами были накрыты маскировочными сетями песочного цвета, что соответствовало местности — нигде поблизости никакой растительности не было. Кстати, отправляясь по полевой дороге-тропе из Хоста в Тани на бронетранспортере, мы пересекли небольшую речушку Вурзихвара, у которой было твердое, из гальки, дно и почти пустынные берега. Наше небольшое плато находилось на высоте 1200—1300 метров над уровнем моря. На севере его граница проходила от Хоста около десяти километров к Айубхейль на восток, а на запад— тоже в пределах десяти километров к Ходжа-Рахиму. На юг плато простиралось километров на двадцать, приблизительно в центре его и находился кишлак Тани. Далее, там, где кончалось плато, начинались горы высотой 2500—3500 метров. У подножия гор, в расщелинах и небольших ущельях росли небольшие деревья и кустарники. Подножия всех гор, их склоны и вершины занимали душманы. Поэтому во время подготовки наших действий, приблизительно с 7 апреля и до начала наступления, всю боевую авиацию нашей 40-й и афганской армий мы вынуждены были сосредоточить на эти цели. С 7 по 12 апреля выбивали «духов» из предгорья и с гор, расположенных восточнее плато: здесь засели бандформирования и здесь находились подступы к укрепленному району Джавара. Оттеснив противника в горы и выдвинув на определенные рубежи афганские войска, мы смогли полностью занять плато, предгорье и склоны гор, обращенные к нам. В «затылок» афганским частям были поставлены на визуальную видимость наши подразделения, причем между нами установили проводную и радиосвязь. Естественно, была и единая для всех таблица сигналов. Учитывая, что войскам на пути к Джаваре придется прорывать фактически три оборонительных рубежа, хорошо оборудованных в инженерном отношении, я принял решение — прямо здесь, неподалеку от Тани, в предгорье и на склонах гор, провести показное батальонное тактические учение с боевой стрельбой. Для этого мы создали мишенное поле, т. е. построили оборону противника и провели с одним из батальонов 56-й десантно-штурмовой бригады тактико-строевые занятия по прорыву этой обороны. А 12 апреля вызвали всех командиров рот, батальонов и полков афганской армии, оставив за них штатных офицеров. Приглашены были и офицеры наших частей. Это был большой, даже двойной риск. Во-первых, оставшись без своих непосредственных командиров, подразделения значительно снижали свою устойчивость. Во-вторых, проводя занятия в предгорье и на склонах гор, мы уже находились в зоне интенсивных обстрелов реактивными снарядами. Если до Тани противник немного не доставал, то предгорье он ежедневно и многократно обстреливал на всех основных направлениях. Однако, изучив в течение нескольких дней эту стрельбу, мы установили, что у противника есть система, а в этой системе имеются «окна», когда обстрел не ведется. Вот в такое «окно» мы и поставили свое занятие. Конечно, разгадав нашу задумку, противник вполне мог нанести огромный ущерб, накрыв весь командный состав— наш и наших афганских друзей. Но такую возможность он не использовал. Видно, не имел данных и не просматривал тот участок, где проходило это учение. Военные знают, что такое тактическое учение с боевой стрельбой артиллерии, танков, всех видов стрелкового оружия и бомбо-штурмовых действий боевых самолетов и вертолетов. А для всех остальных я поясню — всё происходит, как в бою: применяется всё вооружение и боевая техника, но стрельба ведется по мишеням. При этом отрабатывается взаимодействие всех наступающих подразделений между собой и согласование их действий с огнем артиллерии и авиации. Это архиважно и архисложно претворить всё в реальных действиях. И это опасно даже без присутствия реального противника. Для того, чтобы все офицеры хорошо усвоили, как выполняется тот или иной тактический прием, мы в ходе учений делали паузы и поясняли. А если были просьбы показать еще раз, то мы отводили подразделения на определенный рубеж и повторяли этот прием. В целом учения прошли нормально и, конечно, сыграли свою роль в будущем. Однако в ходе их я был напряжен до крайности, опасаясь обстрела, хоть мы и «провентилировали» капитально в этот день все возможные площадки противника, откуда делались пуски реактивных снарядов (нанесли авиационные и артиллерийские удары). Особое внимание я уделил не только методам штурмовых действий (что ожидало нас при штурме Джавары), но и использованию артиллерийских корректировщиков огня и авианаводчиков. В оставшееся до 17 апреля время я рекомендовал всем, кто может, кому позволяет обстановка, провести поротно такое учение с боевой стрельбой, но накоротке. Одновременно сказал, что еще лучше будет, если до назначенного времени (до 17.04) частными боями (согласовывая это с соседями и советскими командирами, которые стоят во второй линии) удастся улучшить свои позиции и выйти к первому кольцу обороны Джавары. Фактически так было и сделано. К исходу 15 апреля войска уже изготовились для штурма. 16 апреля было отведено для уточнения задач и взаимодействия, пополнения вооружения боеприпасов, продовольствия, медикаментов и прочего. Весь день 16 апреля авиация наносила бомбо¬штурмовые удары по первой позиции и по отдельным целям в глубине. Дальнобойная артиллерия и реактивные установки «Град» и «Ураган» обрушили свои удары непосредственно по ущелью, где находилась база Джавара, а также по целям на территории Пакистана. По поводу ударов по особо важным целям на территории Пакистана надо остановиться подробно. Дело в том, что после двух провалившихся войн, организованных Англией против Афганистана (1878—1880 годы) и имевших цель присоединить эту страну к Индии, западные земли которой были британской колонией, Англия в 1893 году вновь начала угрожать Афганистану войной. Не желая кровопролития, эмир Афганистана Абдулрахман решил пойти на компромисс и согласиться с предложением секретаря по иностранным делам колониального правительства в Индии Дюранда о присоединении к Западной Индии некоторых восточных районов Афганистана. Была создана смешанная комиссия во главе с Дюрандом, которая провела соответствующую линию, назвав ее государственной границей. К сожалению, в 1919 году в г. Равалпинде (Индия) был подписан договор, который признавал «линию Дюранда». В 1921 году в Кабуле был ратифицирован договор, по которому Англия признала независимость Афганистана, но напряжение по этой проблеме не было снято. «Линия» резала по живому племена (в основном пуштунские), они искусственно разрывались. Даже некоторые роды и семьи частично проживают в Пакистане, который в итоге Второй мировой войны был создан за счет земель Индии и Афганистана. Поэтому коренное население и в первую очередь пуштуны не признавали и не признают сейчас «линию Дюранда». Она формально на картах государств присутствует, а на месте люди как ходили, так и ходят по обе стороны и не намерены даже и слушать о существовании такой границы. При этом такое мнение бытует на уровне самых высоких авторитетов, имеющих прекрасное европейское образование. Мне приходилось встречаться с ними и у президента Наджибуллы, и в советском посольстве. Вот почему мною иногда принимались решения о нанесении огневых ударов по объектам, представляющим особую опасность и расположенным вблизи госграницы на территории Пакистана (земля-то фактически афганская). Конечно, приведенное выше, так сказать, обоснование не было основным. Главное было в другом. В приграничной зоне, приблизительно в полосе до 5—7 километров от границы, противник, как правило, сосредоточивал свои отряды или караваны перед переходом на территорию Афганистана. Здесь же размещались приграничные склады (оружие, боеприпасы, продовольствие, имущество). Наконец, в этой же полосе, как правило, находились огневые позиции реактивных установок или площадки под реактивные снаряды с дальностью действий до 20 километров, т. е. они прекрасно простреливали приблизительно 15 километров афганской территории. Спрашивается, в условиях, когда я располагаю достоверными данными о наличии такой цели, надо действовать или сидеть сложа руки. Конечно, надо действовать, и немедленно! Ведь если душманы, да и малиши (добровольные пограничные поздразделения, находящиеся на службе в пакистанской армии) постоянно со «своей» территории обстреливают части правительственных войск Афганистана, то почему мы должны соблюдать какие-то правила?! Тем более что эта приграничная зона фактически является исконно территорией Афганистана. Разумеется, я никому не разрешал принимать решение на обстрел объектов на территории Пакистана, дабы не ставить этого командира или начальника в сложное положение, если вдруг вопрос приобретет обостренный официальный характер. Поэтому удары артиллерии (в том числе реактивной) и боевой авиации наносились только по моему решению и с моего ведома. При этом нашей авиации категорически запрещалось приближаться к границе ближе пяти километров, поэтому бомбовые удары они часто наносили из положения кабрирования — не залетая на территорию Пакистана. Да, действительно, я отдавал приказы на проведение ударов по особо опасным объектам на территории Пакистана в приграничной зоне. В то же время в этой ситуации возникает резонное опасение — ведь может возникнуть конфликт между СССР и Пакистаном, а следовательно, и с Соединенными Штатами. Не лучше ли было для личной безопасности согласовать это с Москвой? Для меня это означало, что я должен был бы каждый раз спрашивать разрешения на такую акцию у министра обороны. Уверен, что никакой министр или другой государственный деятель на такой шаг никогда разрешения не даст. Это во-первых. А во-вторых, он еще и подумает: «Зачем тебя туда посылали? Чтобы по каждому поводу испрашивать разрешения? Да здесь и солдату понятно, что надо бить, и бить, не мешкая!» Понимая все это, я уверенно практиковал такие действия, не втягивая в это дело Москву, но издалека намекал об этом Наджибулле и нашим послам, а в мою бытность их было четыре: Ф. Табеев, П. Можаев, Н. Егорычев и Ю. Воронцов. Все они меня поддерживали. Но я их информировал не для того, чтобы заручиться поддержкой в их лице, а тем более найти опору — нет, я готов был взять всю полноту ответственности на себя. Но делал это для того, чтобы они в случае, если этот вопрос вдруг всплывет, могли бы сразу его парировать: душманы и даже пакистанцы постоянно из пограничной зоны обстреливают и советские войска, и войска афганской армии. Итак, 17 апреля войска, заняв фактически на всем фронте исходное положение непосредственно перед первым рубежом обороны противника, после артиллерий¬ской и авиационной подготовки атаки перешли в наступление. Надо сразу отметить, что наши учения и в целом подготовка к действиям оказались эффективными — в течение дня мы захватили оборонительные сооружения фактически на всем фронте. Этому уже способствовала и погода. Но дальше афганцы двигаться не стали. Они хорошо устроились в окопах и блиндажах, захватили небольшие трофеи и решили, очевидно, на этом все закончить. Нам пришлось потратить целые сутки, чтобы убедить, в том числе офицеров, что надо идти до конца. Наконец, генерал Гафур мне откровенно сказал: «Мы в прошлом году и до этого не выходили даже на этот рубеж. Отгоняли душманов от Хоста и докладывали, что Джавара взята. А на самом деле никто там и не был. Ограничивались ее обстрелом дальнобойными средствами, в том числе авиацией. И это помнят многие участники этих событий, в том числе офицеры. Вот почему сейчас бытует такое настроение. Но сейчас надо что-то предпринять. Я полностью поддерживаю ваше решение — Джавару надо взять». Но что именно предпринять, чтобы поднять людей в атаку, никто не знал. Хотя все офицеры и солдаты афганских подразделений были согласны, что душманов надо выбить из Джавары. Переоценив обстановку и повстречавшись со многими офицерами, а также послав генерала Грекова непосредственно на передний край наших афганских войск — с целью изучения истинной обстановки, я пришел к выводу: афганские солдаты и офицеры просто боятся идти дальше в наступление, — и противник силен, и местность очень тяжелая. Чтобы выйти и атаковать второй рубеж, надо было около километра спускаться по крутому скалистому уклону, а затем столько же подниматься вверх. Конечно, если противника не подавить, он сто раз убьет каждого наступающего. Принимаю решение — всем нашим батальонам войти в траншею, которую занимают афганские войска, и огнем с места из всех видов пулеметов (в том числе крупнокалиберных), 82-мм минометов и ПТУРСов (по особо важным целям мы их тоже применяли — эффект отличный) полностью подавить противника и не позволить ему даже поднять головы. Причем стрелять до тех пор, пока афганские подразделения не сблизятся с противником и не перейдут в атаку. В это же время артиллерия с закрытых позиций будет также вести огонь — вначале по переднему краю, а затем по сигналу перенесет удар по глубине. Авиация будет проводить бомбоштурмовые удары по третьему рубежу и непосредственно на базе Джавара. Все это было детально рассказано в каждом афганском подразделении, и это возымело действие. Но какой это был адский труд. Кстати, я очень переживал, когда кого-то посылал на вертолете в горы ближе к переднему краю. В частности, несколько раз летал Ю. Греков. Этот мужественный, бесстрашный человек и в последующих операциях проявлял себя отважно. Но каждый раз, когда вертолет с ним улетал и кружил уже далеко над вершинами скалистых гор, я весь был в напряжении и заклинал, чтобы его не сбили. А это запросто могло произойти. С приходом наших подразделений в подразделения афганцев последние сразу воспряли духом. А когда был доведен наш план дальнейших действий, то уже появились и улыбки, и шутки. Солдаты начали меняться значками, головными уборами и прочими вещами. Наступление возобновилось, и второй рубеж был взят без особых потерь. Таким же методом мы действовали и при наступлении на третий основной рубеж. Здесь, однако, было посложнее. Противник защищался фанатически и, несмотря на наш ураганный огонь, жестко сопротивлялся. Непосредственно в наших действиях тоже было немало курьезных случаев, о чем свидетельствует беседа А. Ляховского с Ю. Грековым (А. Ляховский. «Трагедия и доблесть Афгана», с. 306): «Генерал-майор Ю. Греков, вспоминая Джавару, рассказывал мне, как они попали под минометный обстрел мятежников. И, как говорится, еле унесли ноги: «Когда мы садились на вертолете на площадку подскока, то заметили, что на ней то тут, то там отмечаются разрывы снарядов. Я увидел начальника штаба 56-й одшбр майора В.Евневича, который сидел под одиноким деревом и махал нам рукой, чтобы мы бежали к нему. На краю поляны в яме сидел солдат и тоже подавал знаки, пытаясь привлечь к себе наше внимание. Когда вертолет приземлился, люди из него стали разбегаться кто куда. Я сначала хотел бежать к Евневичу, но увидел, что генерал армии В. Варенников побежал к солдату, и кинулся за ним. Спрыгнув в яму, мы долго не могли отдышаться — сказывалось высокогорье. Когда обстрел закончился, Варенников, поблагодарив солдата, сказал, что он выбрал самое лучшее место для укрытия. Пару дней спустя при штурме Джавары я вдруг заметил, что одно орудие стреляет в сторону и разрывы снарядов ложатся в месте расположения афганской дивизии, куда уехал генерал армии Варенников. Я тут же принял меры, чтобы остановить стрельбу. И вовремя. Как потом выяснилось, ошибся наводчик орудия, установив прицел на одно деление левее. Проверяющие тоже не заметили ошибки. Из наших никто не пострадал, а у афганцев погибло одиннадцать человек. Варенников, выйдя из-под обстрела и разобравшись в чем дело, только и сказал: «Прискорбный случай». Этим и закончилось». После того, как мы овладели третьим рубежом, у нас вдруг все окончательно застопорилось. А уже наступило 21 апреля. Никто не может мне объяснить, почему афганские подразделения, захватив третий рубеж, не хотят сделать последний рывок и овладеть непосредственно базой. Ведь уже «рукой подать», цель вот она, рядом! Возможно, сказались потери при штурме третьего рубежа, не исключено, что влияло отсутствие наших солдат, которых мы оставили на втором рубеже, откуда они и поддерживали наших друзей-афганцев. Мне все-таки хотелось, чтобы афганские части сами взяли Джавару и тем самым подняли свой боевой и моральный дух, утвердились в мысли, что они способны самостоятельно выполнять самые сложные задачи. Поэтому втягивать наши подразделения на третий рубеж не хотелось. Тем более это уже совсем близко от Пакистана— артиллерия противника могла вести прицельный огонь. Но что же делать, чтобы в последний раз поднять афганскому солдату дух и стимулировать активные действия? Говорю генералу Гафуру: — Ну, растолкуйте наконец солдатам и офицерам, что главная задача — прорыв обороны — уже решена! Надо теперь спуститься с гор в ущелье и дружной атакой захватить базу. И у нас будет победа. — Мы именно так и рассказывали. Все соглашаются, но, наверное, чего-то боятся... — Ну, чего же бояться, когда там все перебито? Только сегодня сделано около ста самолето-вылетов. — Боятся. — Гафур, а если сказать солдатам, что там, в Джаваре, несметные богатства, и все, что они захватят, возьмут себе?.. — У меня уже больше не было аргументов, и я пошел на такой шаг. Но я смотрю — генерал Гафур весь расцвел: — Генерал Варенников, вы отлично знаете афганского солдата. Отлично! Я думаю, что это уж их поднимет, обязательно! Машина закрутилась. Гафур переговорил со всеми командирами. Все отлично восприняли эту идею. Учитывая, что день уже шел к концу, атаку назначили на завтра. С наступлением утра предварительно нанесли массированный огневой налет артиллерии и удары авиации. Удары планировались также по объектам вблизи Джавары на территории Пакистана. Невозможно передать предчувствие уверенности в успехе, какое появляется у человека на войне. У меня это бывало в годы Великой Отечественной войны накануне какого-то боя или операции, когда фронт готовился к наступлению, завтра утром должна быть атака и я, как видно и все, чувствовал, что все пройдет успешно. Такое ощущение пробуждалось и в Сирии, точнее, в Ливане, когда мы разъезжали и бегали по долине Бекаа. Это же я испытывал и на переднем крае на юге Анголы, когда был конфликт с ЮАР. Это чувство проснулось у меня и сейчас, в Афганистане: я уверовал, что завтра, с утра, все решится положительно. В связи с этим и желая, чтобы этот успех был как следует использован в пропагандистском плане, я позвонил в Кабул и приказал передать мою просьбу послу Ф. Табееву о том, что желательно перебросить в Хост к следующему утру все возможные средства массовой информации, в том числе телевидение, чтобы широко показать взятие «неприступной» базы моджахедов Джавара. Вскоре мне сообщили, что все будет исполнено. Утром, получив доклады о готовности, мы предварительно нанесли мощный огневой удар, а затем всё двинулось вперед. Наблюдая эту картину в бинокль, я не мог понять, что там происходит. Поэтому начал вызывать к аппарату наших офицеров, находившихся с афганскими частями на переднем крае. Они докладывают, что действительно все двинулось вперед, однако никакой боевой цепи нет и никто — ни противник, ни солдаты правительственных войск — не стреляют. Противник частично перебит, а частично оставил позиции и ушел. Редко кое-где «огрызались» заслоны. Что же касается афганских солдат, то они собрались группами по три-пять человек и, забросив автоматы за плечо, с мешками и различными чувалами, быстро, быстрее, чем обычно идут в атаку, бросились вперед. Их «ждали» трофеи. Я сказал об этом генералу Гафуру и предупредил, что можно попасть в западню, но он меня успокоил: «Все будет хорошо». Через два часа командир 25-й пехотной дивизии афганской армии доложил, что они ворвались в Джавару. Я передал в ответ, что вылетаю к нему на вертолете, который у меня был уже на «подогреве» на аэродроме в Хосте— до нашего командного пункта пять минут лёта. Собрав небольшую группу, мы полетели. Условились, что садиться на площадку будем без захода и кружения, что мы всегда делали в случае высокой опасности. Обычно сразу, не выключая двигателей, выскакиваем, чтобы не дать противнику собраться и обстрелять. Но в этот раз так не получилось. Подлетая к намеченной площадке, мы опять увидели, что она вся в дыму и пыли, шел обстрел реактивными снарядами и минометами. Мы вынуждены были немного «отойти», сделать пару кругов в стороне, и когда, на наш взгляд, несколько утихло, пошли на посадку— другой, запасной площадки у нас не было. Как только вертолет коснулся земли, мы, как горох, высыпались на землю — и врассыпную — и солдаты, и генералы. Оказывается, обстрел продолжался. Вертолет, высадив наш десант, взмыл вверх и пошел на аэродром. Добежав до обрыва площадки, я кубарем скатился вниз. И надо же — сразу попал на командира 25-й пехотной дивизии и его советского военного советника полковника С. Коренного. Приведя себя в порядок и отдышавшись, я попросил доложить обстановку, а про себя подумал: хорошо, что я не побежал в другом направлении. Через пять—десять минут поодиночке начали собираться те, кто был в нашей группе. Оказалось, что все невредимы, не считая синяков и шишек. Позже в шутку и всерьез я все-таки сказал, вспоминая этот эпизод: «Хороши боевые друзья — бросили начальника и разбежались по кустам и щелям». Конечно, я понимал, что никто этого не хотел, но ситуация внезапно сложилась именно так, что надо было спасаться. Командир 25-й пехотной дивизии сообщил, что особого сопротивления они не встретили. И добавил: «Но тех, кто нам попадался, мы уничтожали, в плен никого не брали». Я промолчал, а затем мы пошли осматривать сооружения. Вот она, знаменитая Джавара! Это была мощная, современного типа база. В отвесе горной стены были прорублены множественные выработки типа тоннелей, глубиной до 50 и даже 100 метров. Здесь находился и командный пункт с пультами телефонной и радиосвязи. Кстати, сам командный пункт был оборудован ультрасовременной мебелью. Я мысленно представил, как здесь восседал предводитель племени джадран, который отвечал за сохранение этой базы. Только тяжелое ранение в бедро и контузия (между прочим, у него обгорела еще и борода) в боях за Джавару отвели от него тяжелую кару, которую должен был понести он за утрату этой базы. На базе находилось множество различных складов, мастерских. В одном из тоннелей обнаружили линию подготовки патронов. Здесь же были госпиталь, столовая, душевая. Перед входом в большинство тоннелей, которые в свою очередь закрывались, в нескольких метрах была построена мощная каменная стена высотой более двух метров. Таким образом, если снаряд или бомба разрывались в ущелье, то стена могла прикрыть от осколков входы в эти укрытия. Но было совершенно непонятно, почему караульное помещение и библиотека стояли в этом ущелье отдельными домами. Все было разбросано, перебито. Афганские солдаты лазили по этим тоннелям, не обращая внимания ни на своих начальников, ни тем более на нас. Командир дивизии доложил, что боеприпасов, вооружения и вообще имущества на базе оказалось незначительное количество. Оказывается, всю последнюю ночь противник вывозил из базы все возможное на ближайший учебный центр Мирам-Шах. Я поинтересовался, откуда такие данные, а командир дивизии ответил: — Это показания пленного. — Приведите его, я с ним побеседую. — Это, к сожалению, невозможно, так как его расстреляли. — Кто и за что его расстрелял? — Солдаты. После допроса. Думаю, за то, что моджахеды вывезли имущество... Вполне вероятно, что именно за это афганские солдаты могли его прикончить, так как рассчитывали капитально поживиться, а тут вдруг у них все увели из-под носа. Несмотря на то, что душманы многое успели вывезти, на базе было обнаружено значительное количество бое¬припасов, в том числе реактивные снаряды и даже переносные зенитно-ракетные комплексы (ПЗРК) «Блаупайб». Непосредственно на базе были оставлены противником БТРы, но сожженные (видно, сожжены умышленно при отходе), а наверху, непосредственно перед ущельем, было захвачено несколько исправных танков противника, ведя из которых огонь прямой наводкой, противник наносил большой ущерб афганским войскам. Снарядом одного из этих танков в прямом смысле разорвало советского военного советника 21-й пехотной дивизии подполковника Куленина — замечательного человека и прекрасного офицера... Осмотрев базу и отдав генерал-майору В. В. Келпшу (заместитель начальника Оперативной группы МО СССР по инженерным вопросам) все необходимые распоряжения о проведении взрывных работ с целью ликвидации тоннелей и других сооружений на базе, я вызвал вертолет и улетел на свой командный пункт. Здесь уже суетились представители средств массовой информации, группа генерала Гафура. Я всех их собрал и отправил вертолетом в Джавару уже по проторенной «дорожке». Теперь я был спокоен— Джавара действительно была взята! Да и есть что там посмотреть телевизионщикам. Парад победителей Пока решались вопросы с Гафуром, я связался с Кабулом и через генерала В. А. Богданова (начальника штаба нашей Оперативной группы) договорился с советским послом в Афганистане Ф. А. Табеевым и секретарем ЦК НДПА Наджибуллой (который должен был на днях принять дела у Кармаля) о проведении парада победителей штурма базы Джавара. Все со мной согласились. Парад назначили на 24 апреля на центральном аэродроме г. Кабула. Там же наметили провести и митинг жителей столицы и представителей от некоторых провинций. Приблизительно часа через два генерал Гафур возвращается из Джавары. Сияющий, в окружении корреспондентов, идет ко мне и докладывает, что мои указания выполнены: засняты все сооружения, а также отдельные элементы, представляющие особую ценность, боеприпасы (в первую очередь РС и ПЗДК «Блаупайб») и даже бронетанковая техника. В заключение Гафур выступил перед телекамерами, как я ему и рекомендовал. Между прочим, генерал, являясь в целом остроумным человеком, любил оригинальничать. И на этот раз он не изменил своим принципам — свое выступление он начал со слов: — Рейган, ты слышишь? Это я — Гафур! Я говорю из Джавары. Ты со своими дружками Зия-уль-Хаком и Гульбетдином Хекматиаром объявил ее неприступной, а мы в прах повергли всю ее оборону и перебили всех ее защитников. Так будет со всеми, кто будет мешать спокойно жить нашему народу! И в этом же духе он говорил еще двадцать минут. Я просмотрел и прослушал кассету с записью его выступления и пришел к выводу, что оно произведет отличное впечатление. Естественно, если до и после этого сделать необходимый комментарий. К началу торжества, т. е. к началу митинга и парада, к 10 часам утра 24 апреля 1986 года на аэродроме Кабула собралось около 20 тысяч жителей города. С цветами, нарядные, они расположились слева и справа от специально построенной большой трибуны, где поместились: всё руководство Афганистана (кроме Кармаля), советский посол со своим окружением, руководители советских представительств в Афганистане (МО, КГБ, МВД) и Главный советский военный советник. На противоположной стороне были построены афганские войска, участвующие в параде: около 50 процентов привезенных из Хоста в Кабул самолетами, весь кабульский гарнизон и части, расположенные неподалеку от Кабула. Всего около 15 тысяч воинов. Митинг, посвященный победе афганских войск над мятежниками в Джаваре, открыл секретарь ЦК НДПА Наджибулла. Он произнес действительно пламенную речь. Наджибулла говорил, что афганскому народу давно пора жить в добре и мире, однако американцы, пакистанцы и другие не хотят этого. Они нашли среди афганцев наемников, и те за деньги убивают мирных жителей. Фактически было именно так. Но как бы враги афганского народа ему ни вредили, он добьется победы и мира, залогом тому являются поддержка советского народа и победа в Джаваре, которую противник считал неприступной. Затем выступали участники боев, в том числе генерал Гафур, представители общественности и различных министерств. Особое впечатление произвело выступление солдатской матери, у которой уже три сына погибло в этой войне и два еще воюют. Люди плакали, слушая ее. Несмотря на то, что никаких официальных сообщений об избрании Наджибуллы генеральным секретарем еще не было, он выступал от имени партии и как глава государства. Во всяком случае по тону и идеям можно было сделать такой вывод. Кстати, уже тогда он сказал, что проводимая ныне политика завела народ в тупик. «Мы обязаны ее изменить, и мы это сделаем». По окончании митинга множество женщин и детей с цветами и скромными подарками бросились через широкую асфальтированную полосу к воинам. Они общались минут десять, если не больше, и это была трогательная картина. А в это время оркестр наигрывал какую-то национальную мелодию. Затем все стали на свои места и начался парад. Воины с фронта прошли первыми с боевыми знаменами и цветами. За ними — кабульский гарнизон. Последним, чеканя шаг, прошло Высшее военное общевойсковое училище Афганистана. Конечно, операция по овладению Джаварой не только имела большое военно-политическое значение, но и осталась в памяти как знаменательное событие. О нем можно вспомнить значительно больше, чем я это сделал. Но, на мой взгляд, эти воспоминания будут интересны не только участникам тех событий. В частности, замечу, что Ю.Гре¬ков сегодня является генерал-полковником, командовал Уральским военным округом, а сейчас в отставке. 24 апреля 1986 года мы фактически подвели итог операции в Хосте по овладению базой Джавара, а 26 апреля у нас в стране произошла чернобыльская катастрофа, которая коснулась и меня. Полностью гл.4 Здесь |
|
|
