Приглашение в школу (сборник)
Константин Константинович Строев

В книге собраны произведения, написанные автором в 1995–2005 гг., часть из которых 

публиковалась в периодических изданиях. Рассказы отражают различные стороны недавнего, 

в основном военного прошлого нашей страны и в ряде случаев основаны на реальных 

эпизодах жизни автора – участника Великой Отечественной войны. Книга может служить 

занимательным чтением для широкого круга читателей, в том числе для юношества.




От автора


Как и для многих моих сверстников, мой самостоятельный путь по жизни определила 

Великая Отечественная война, начало которой совпало с моим окончанием 

общеобразовательной школы. Она буквально перечеркнула все мои планы на будущее и, 

вопреки детским и юношеским пристрастиям, сделала из меня офицера Советской Армии, 

провела относительно благополучно через горнило сражений, а потом и заставила 

прослужить в армии в различных ипостасях до законной пенсии. Во время войны пришлось 

участвовать в боях на Курской дуге, в освобождении от немецких захватчиков Украины и 

Польши и закончить свой боевой путь в Германии в 1945 году. В послевоенный период 

пришлось послужить как в войсках, так и в различных учреждениях и штабах Министерства 

обороны.

На пенсии, естественно, набегают мысли о пережитом, увиденном. Возникает потребность 

записать то, что помню. Один эпизод в моей жизни подтолкнул меня к писательскому 

труду. В 1946 году в части, где я служил, появился сотрудник Воениздата и предложил 

нам, ветеранам, написать свои воспоминания о войне для готовившегося сборника. Я, 

откликаясь на приглашение, заключил издательский договор, представил текст и даже 

получил аванс. Но, к сожалению, сборник не вышел, так как начался период шпиономании, 

засекречивания всего и вся, вплоть до воспоминаний участников войны.

Сейчас я часто бываю в общеобразовательных школах с рассказами о знаменательных 

событиях прошедшей войны, делюсь своими воспоминаниями о службе в армии. Внимание и 

неподдельный интерес учащихся к моим незатейливым сообщениям побудил меня привести в 

некоторый порядок свои записи об увиденном и пережитом и на их основе создать ряд 

рассказов. Небольшая часть из них выходила в ряде периодических изданий.

Выражаю особую признательность и благодарность Главе управы района Выхино-Жулебино 

В. Н. Овчинникову, Руководителю муниципального образования Выхино-Жулебино 

А. И. Николаевой за неоценимую помощь в обеспечении подготовки и издания этой книги.



    К. Строев




Приглашение в школу


Сегодня я иду в школу! Домашние смеются: “Поистине, стар что млад!” А что тут 

смешного? Пригласили провести “Урок мужества” – так это сейчас называется – по случаю 

Дня Победы. Ну почему я должен отказываться? Ноги ещё держат, “командный голос” 

сохранился, кое-что слышу, кое-что вижу. Да и не в первый раз я получаю такое 

приглашение.

Встречаюсь с учениками выпускного одиннадцатого класса. Рассказываю про Берлинскую 

операцию, о том, как мы добывали Победу. Десятки пытливых глаз устремились на меня. 

Каждый из моих юных слушателей, наверное, уже спланировал свою дальнейшую судьбу. Эх, 

как я желаю им, чтобы все их планы и мечты сбылись! Не так, как у моего поколения! 

Непроизвольно переношусь в те далёкие годы, когда я в возрасте внимательно слушающих 

меня сегодня девушек и юношей тоже строил планы о своём дальнейшем житье-бытье. Но 

планам этим не суждено было осуществиться.

…На исходе весна 1941 года. Позади выпускные экзамены. Осталось получить свидетельство 

об окончании средней школы. Наш учитель немецкого языка, выходец из немцев Поволжья, с 

чисто немецкой пунктуальностью подсчитав все мои не выполненные за год уроки, 

беспомощные “заплывы” у доски и прочие сомнительные “достижения” в овладении его 

горячо любимым родным языком, грозится поставить мне “тройку” в аттестат зрелости, 

которая испортит весь его пятёрочно-четвёрочный благопристойный вид. Набираюсь 

смелости и пробую убедить строгого учителя, что замена “тройки” на “четвёрку” никак не 

отразится на его незапятнанной репутации, а язык этот мне вряд ли будет необходим в 

жизни. Но упрямый немец в духе тогдашней пропаганды о том, что мы “будем бить врага на 

его собственной территории”, возражает мне:

– Что ты, Костя! Тебе ещё придётся держать речь перед немецкими рабочими! Так что 

знание языка очень пригодится!

Это же надо, какой провидец! И ведь точно: через неделю после выпуска – война! Правда, 

до того чтобы произносить речь перед немецкими рабочими, предстояло хлебнуть ой-ой 

сколько лишений и мук. Сам же наш добрый немец, Отто Яковлевич Роде, как и многие его 

соплеменники, с началом войны был незамедлительно вывезен “в административном порядке” 

в Казахстан, где и закончил свой земной путь, оставив мне на память незаслуженную 

“четвёрку” и росчерк в свидетельстве.

Через месяц после начала войны мы уже призывники. Прощайте, все помыслы и мечты о 

будущем! Идёт война! Какие могут быть помыслы, кроме одного – защиты Отечества?! И 

отныне течение наших жизней уподобляется хаотичному метанию бумажных корабликов, 

которые мы ещё недавно пускали в бурные потоки весенних ручьёв, весело журчавших по 

московским мостовым. Меня включают в группу призывников, направляемых в авиационную 

школу в Чебоксары. Ну, уж этого я никак не ожидал! Меня, переболевшего всем набором 

детских болезней, на физкультурных занятиях не слишком привлекательно барахтавшегося 

на турниках и брусьях, – в общем, не блистающего богатырским здоровьем, – в лётную 

школу! Хотя, конечно, быть лётчиком очень престижно и заманчиво. Да и рассуждать не 

время.

И вот мы для начала нашей авиационной карьеры выгружаем из контейнеров самолёты ПО-2 – 

“кукурузники”, прибывшие по железной дороге, а потом, таская лёгкие самолётики за 

хвосты со станции на аэродром, ощущаем себя уже полноправными членами славного 

авиационного корпуса.

Но недолго я тешил себя иллюзиями. Была проведена повторная медкомиссия, и добрую 

половину новобранцев отчислили из училища, в том числе и меня. Под вечер жаркого 

августовского дня внушительная колонна несостоявшихся лётчиков потянулась к волжской 

пристани. Внезапно хлынул проливной дождь, и мы, вымокшие до нитки, всю ночь ожидали 

на пристани пароходик, который должен был доставить нас к новому месту службы. Так 

бесславно закончилась, едва начавшись, моя “лётная карьера”. Остаётся добавить, что 

спустя полвека случай свёл меня с тем, чью судьбу я мог бы разделить. Он остался в 

Чебоксарском училище, стал лётчиком и воевал всю войну в эскадрилье “небесных 

тихоходов”, как образно был назван этот вид самолётов в известном кинофильме.

А я оказался в запасном “лыжном” полку в пригороде Горького – в Марьиной роще. В 

отличие от московской – это была действительно роща. В ней был развёрнут обширный 

палаточный лагерь для формирования маршевых рот из мобилизованных запасников, 

отправляемых на фронт. Нас же, недавних школьников, определили в учебный батальон, где 

готовили младших командиров. Спустя многие годы я так “поэтически” попытался 

представить пребывание в Марьиной роще:

        На пароходике по Волге
        Приплыли в Горький, – и в лесу,
        Себе внушая мысль о долге,
        Я службу новую несу.

        Полк запасной, к тому же “лыжный”, —
        Учебный батальон. Бегу
        Я утром к речке – путь не ближний.
        Сплю ночью, скрючившись в дугу.

        Не раз в атаку поднимаюсь —
        Учебный бой. Наперевес
        С винтовкой в карауле маюсь,
        Забившись в дождик под навес.

        С фронтов печальные депеши
        Читает хмуро политрук,
        А мы, увы, безгласных пешек
        Играем роль здесь, как без рук.

        Октябрь. Загаженный лесочек
        Снежком присыпан по утрам, —
        В палатках мёрзнем, и песочек
        Хрустит, пристав к моим зубам.

        Осенний лес стоит недвижим,
        Прозрачен воздух, жёлтый лист
        Летит к своим собратьям рыжим,
        И вдалеке трубит горнист.

Были в нашей жизни в Марьиной роще подчас и довольно комичные моменты. Например, 

процесс получения военного обмундирования. Несмотря на то, что прошёл уже не один 

месяц нашего пребывания в армии, мы всё ещё ходили наполовину в гражданском. Для 

получения недостающего обмундирования нас периодически водили в горьковский Кремль, 

где были расположены вещевые склады. Там некто, именовавшийся старшиной Ширяевым, 

останавливал прибывшую группу счастливчиков перед широко раскрытыми воротами склада, а 

сам скрывался в его таинственной глубине. Через некоторое время он появлялся оттуда с 

внушительной охапкой различного обмундирования в руках. Мы же все набрасывались на 

него, как свора разъярённых псов, и рвали из его рук то, что удавалось схватить, – 

гимнастёрку, шаровары, портянку, обмотки и прочее. Через мгновение в руках у Ширяева 

ничего не оставалось, а мы разбредались в стороны и лихорадочно оценивали, насколько 

добыча соответствовала нашим нуждам. Ненужное выбрасывалось тут же на траву перед 

складом. А в это время старшина снова удалялся в закрома склада, откуда появлялся 

через некоторое время с новой охапкой, и всё повторялось несколько раз. Наконец, он 

объявлял, что на сегодня – всё. Нас, отягощённых “добычей”, вели строем обратно в 

Марьину рощу, а старшина Ширяев подбирал с зелёного лужка никому не приглянувшиеся 

вещи, – надо полагать, для их повторного выставления на импровизированных “аукционах”. 

Через пару-тройку подобных “сеансов” я был полностью обмундирован.

Ориентирование в палаточном лагере тоже было делом не из лёгких и приводило подчас к 

забавным ситуациям. Все палатки были одинаковые и располагались в три ряда вдоль 

протяжённой передней линейки. Такое единообразие чрезвычайно затрудняло для вновь 

прибывших поиск своей палатки. Например, мне как-то раз после ужина, когда уже 

стемнело, надо было пойти за чаем к кухням, расположенным несколько в стороне. Это не 

составило большого труда, так как кухни были ярко освещены. Но по пути обратно я никак 

не мог найти свою палатку и несколько раз попадал по ошибке в чужие, нарываясь на 

ругань их обитателей, улёгшихся к тому времени спать.

Пробыли мы в Марьиной роще примерно полтора месяца, после чего произошёл новый поворот 

в наших судьбах. С некоторых пор в лагерь стали наведываться представители из разных 

училищ для набора кандидатов в курсанты. Причём наши пожелания этих вербовщиков 

абсолютно не интересовали. Они просто отсчитывали необходимое им количество людей на 

утреннем построении и увозили в свои учебные заведения. Это, конечно, нас не очень 

устраивало. Тем более что среди нас были и те, кто вообще не хотел поступать ни в 

какие училища. Так, например, такой же призывник, как я, Алякринский, в то время, 

когда мы с ним, попеременно работая ложками, вычерпывали из котелка положенную нам 

порцию перлового супа с красной рыбой или горохового пюре, искренне негодовал по 

поводу происходящего:

– Окончить училище – это значит всю жизнь быть кадровым военным. А я не хочу быть 

военным! Я подам рапорт, чтобы меня перевели в маршевую роту простым солдатом.

И он таки осуществил своё намерение, и через некоторое время явился к нам прощаться 

перед отправкой на фронт, обмундированный во всё новое. Как-то сложилась судьба этого 

романтика, не пожелавшего “всю жизнь” быть кадровым военным?

А нам пришлось придумывать способ, чтобы влиять на неугодную нам процедуру. В нашей 

палатке был один солдат, который числился писарем при штабе батальона. Он стал нам 

сообщать, из каких училищ прибывали вербовщики, а мы старались воздерживаться от 

набора в неугодные нам учебные заведения. Я, следуя детскому увлечению химией, мечтал 

попасть в училище, готовившее командиров химзащиты.

Если бы я знал, какое незавидное положение занимали офицеры химзащиты в войсках во 

время войны, то, наверное, не стремился посвятить себя этой профессии. Помню, когда я 

уже попал на фронт, был у нас в батальоне начальник химслужбы – старший лейтенант. Всё 

его хозяйство находилось где-то в обозе. Как наименее занятый своими прямыми 

обязанностями, он попеременно с начфином дежурил по батальону. Все его считали 

бездельником, хотя это была не его вина, а, скорее, беда. Один лишь раз за всю войну 

он вдруг оказался в центре всеобщего внимания, когда летом 1944 года прошёл слух, что 

немцы собираются применить химическое оружие. Тогда он ходил по подразделениям 

гоголем, проводил инструктажи, руководил завозом противогазов, противоипритных пакетов 

и прочего “реквизита”. И казалось, вероятность химической войны его очень устраивала. 

Но тогда в запасном полку я не представлял себе всего этого.

К счастью, из училища химзащиты никто не приезжал. Пришлось согласиться на инженерное 

училище. “Всё-таки техника, машины”, – думал я. Кроме того, оно располагалось в 

пригороде Москвы, и в этом для меня тоже был весьма существенный резон. Велико же было 

моё разочарование, когда, прибыв в это училище, первое, что мы увидели, – это черенки 

лопат, торчащих из-за спин курсантов. Оказалось, вся тогдашняя техника инженерных 

войск, или просто – сапёров, ограничивалась в основном лопатой, топором, пилой да 

киркомотыгой, которые, к тому же, необходимо было таскать на себе, помимо оружия и 

прочей амуниции.

Но всё-таки я испытывал удовлетворение: в училище меня навестили мои родители, и мне 

удалось побывать дома.

Положение на фронте было критическое. Шёл октябрь 1941 года. В Москве отчётливо была 

слышна артиллерийская канонада с фронта, почти вплотную придвинувшегося к столице. Все 

мы были готовы к тому, чтобы, вместо постижения инженерных наук, влиться в ряды 

защитников города. Однако неведомые вершители нашей судьбы распорядились иначе. Через 

несколько дней после нашего прибытия было решено эвакуировать всё училище, как мы 

позже узнали, в Мензелинск, в Татарию. Для начала предстоял пеший марш до Горького – 

это после того как нас привезли оттуда на поезде!

Никогда не забуду этого марша. По Горьковскому шоссе двигалась непрерывная лавина 

людей – гражданских и военных. И видеть себя в этом разношёрстном потоке, спасавшемся 

от опасности, было не очень приятно. Утешало лишь то, что мы оказались в такой 

ситуации не по собственной воле, а как дисциплинированные подчинённые. Временами в 

небе появлялись немецкие самолёты, и мы, следуя предписаниям военных наставлений, 

рассыпались по осенним полям и перелескам вдоль дороги.

После первых же суток марша у многих обнаружились кровавые мозоли на ступнях. Не 

миновала эта горькая участь и меня, чему способствовали полученные в училище ботинки 

на два номера больше моего. К счастью, нашёлся один курсант, которому выдали ботинки 

на два размера меньше, чем ему было нужно, и мы, к обоюдному удовольствию, обменялись 

с ним обувью.