|
06:40
Шинданд-Кушка в 1988-1989 годах
|
| Автор: Мегерамов Александр Вывод советских войск из республики Афганистан с направления Шинданд-Кушка в 1988-1989 годах часть 2 С женщинами у нас проблем тоже не было, у нас в полку их было семь, и все они, за исключением двух официанток из офицерской столовой и библиотекарши, были уже «закреплены» за полковым начальством. Официантки были женщинами независимыми, свободными и, в общем то, жили с теми, с кем хотели. Главной проблемой для нас было найти время для общения с ними, а также другими представительницами лучшей половины человечества из многочисленных частей и учреждений Шинданда, так как, возвращаясь из очередного рейда, мы после непродолжительных сборов, чередующихся нарядами и строевыми смотрами, вновь выходили на очередные «боевые». Отношения между военнослужащими складывалисьпо-разномув различных частях и подразделениях. В полку солдаты офицеров называли шакалами за непрерывные попытки хотьчто-тоурвать в военторге, отношения между ними строились так, как обычно строятся взаимоотношения между начальниками и подчиненными. Между собой солдаты и сержанты обычно также выстраивали типичные для этой среды отношения, хотя на примере нашего батальона могу сказать, что махровой дедовщины у нас не было. После нескольких «боевых», где я увидел, как пашут старослужащие и за себя, и «за того парня», то есть, за так называемых «чижиков», к которым относили всех вновь прибывших, независимо от возраста и воинского звания, я сквозь пальцы стал смотреть на их «подай-принеси-постирай-погладь» в ППД. Увольняемых, особенно в разведке, практически было невозможно заставитьчто-тоделать своими руками, да мы и не сильно к этому стремились, ведь сломав традицию наставничества, мы получили бы ораву бестолковых молодых солдат, по первой команде неопытного командира бросающихся под огонь и на минные поля. А так «чижи» на боевых правом голоса не обладали, сидели молча, готовили еду, снаряжали боеприпасами вооружение и технику, рыли окопы, смотря, что и как при этом делают старослужащие. Или делали то, что им приказывают, а по мере освоения специальности становились «шарунами», начиная вначале понемногу, а затемпо-полнойпрограмме привлекаться к участию в «боевых». Непригодные списывались в вечные наряды по роте, от них открещивались и всячески третировали, поэтому вскоре они оказывались в лечебных учреждениях и других «небоевых» подразделениях. А кому будет нравиться живущий рядом с тобой субъект, который не ходит на «боевые»из-закаких-тонепонятных «личных качеств», а ты из-заэтого должен нести дополнительную нагрузку? Зато, когда было необходимочто-тосделать на вооружении или технике, тут альтернативы старослужащим не было. В ГСВГ я тоже служил на БМП-2и знал, какая это сложная техника. В полку в Перлеберге был только один выпускник Киевского танкового инженерного училища, который ремонтировал блоки её наведения на интегральных микросхемах, зачастую даже не нарисованных на электронных схемах (нарисован был вход и выход, а вместо микросхемы — пробел). Когда уже здесь, в Шинданде, возникла необходимость восстановления упавшей за два года до того с моста БМП, командир4-йроты старший лейтенант Толстов посоветовал мне, только что прибывшему в роту, привлечь для ремонта своихнаводчиков-оператороврядовых Никитина и Субботина. Зная объем работ, я спланировал, что на ремонт вооружения уйдет до трех суток непрерывной работы, так как в башне не работало ничего и она вообще была сорвана с направляющих. Можете представить мое удивление и восхищение этимипарнями-работягами, когда к вечеру они доложили, что БМП заводится и стреляет. И не их вина, что большую часть запчастей на ней поменяли на полуубитые за те два года, что она стояла неисправной в учебном классе. В полку взаимоотношения строились в зависимости от того, в каких подразделениях служили люди. Самые уважаемые служили в разведке и других боевых подразделениях. Корпоративная солидарность была, в общем то, крепкой и батальонных «молодых» не позволяли обижать чужим дембелям. Оружие при этом каждый чистил сам, и никого нельзя было заставить чистить чужой автомат.Как-тоя поставил задачу солдату почистить пулемет военнослужащего, находящегося в наряде по столовой. Посовещавшись со старослужащими, он пришел ко мне и прямо сказал, что чистить пулемет не будет, так как это обязанность его хозяина, и вообще, поставленная мною задача «противоречит традициям». Впоследствии я понял, почему так было принято: например,какой-тоне в меру ретивый дембель заставил чистить свой автомат «молодого». Что могло помешать обиженному солдату устроить в автоматекакую-нибудьнеисправность? Например, вынуть фиксатор ударника из затвора или пружину на выбрасывателе. В бою человек с таким оружием, если и останется в живых, то навлечет на себя постоянные насмешки и презрение со стороны товарищей, как солдат, не умеющий управляться со своим автоматом. Кому он будет предъявлять при этом свои претензии?То-то! Вообще, солдаты и сержанты в Афганистане, особенно старослужащие в боевых подразделениях, разительно отличались от тех, кто проходил службу в других регионах страны и Группах войск. Часто ни по внешнему виду, ни по поведению было невозможно понять, с кем ты разговариваешь — с офицером, прапорщиком или с сержантом-рядовым. Разительное отличие всех категорий личного состава состояло в том, что они ДУМАЛИ, как выполнить поставленную задачу, и в этот процесс включалось множество факторов, характерных для каждого индивидуума. Одни выполняли задачу, опираясь на знания, другие на опыт, третьи на интуицию, и только успех при выполнении задачи впоследствии влиял на то, что подчиненные впоследствии, НЕ ЗАДУМЫВАЯСЬ, выполняли приказы уважаемого ими командира, за которым они были готовы идти и в огонь, и в воду. Часто солдат или сержант просто направлял неопытногоофицера-прапорщикак постановке правильной задачи, не допуская, таким образом, лишних потерь и вообще неудач при выполнении приказа. Если командир в таком случае начинал показывать спесь и свое командирское «Я», сержант мог просто отказаться выполнять заведомо неправильную задачу, доложив вышестоящему командиру, что нижестоящий начальник пытается нарушить его приказ. В таких случаях замкомвзвод мог сказать своему командиру взвода: «Если Вы считаете, что задачу надо выполнять так, то выполняйте её один, а людьми я вам рисковать не позволю! Я считаю, что выполнение вашего приказа приведет к неоправданным потерям, кроме того, ваш приказ противоречит задаче, поставленной взводу командиром роты!» И я не помню, чтобы тот же командир роты поддержал взводного из офицерской солидарности. Кстати, наш командир батальона капитан Гущин относился именно к такой категории уважаемых офицеров, и в батальоне подобных командиров было довольно много. Рукоприкладство имело место между всеми категориями военнослужащих, но оно не носило характера одного лишь унижения. Били обычно за конкретные нарушения, когда солдат, несмотря на неоднократные предупреждения, творилчто-тонепотребное или опасное для подразделения, например, засыпал на посту. Часто приходилось видеть такую картину: командир лупит заснувшего солдата, при этом автомат часового упирается ему в живот. Но никто и никогда у нас не нажал при этом на спусковой крючок. А вот в 1-мбатальоне такое было, сбежавшего от расправы за расстрел сослуживцев солдата потом вылавливал в горах наш разведвзвод. Здесь я в основном говорю про свой батальон, так как не знаю наверняка, что творилось в других подразделениях и частях. Бывало, что у людейиз-запостоянного напряжения и ежеминутной вероятности погибнуть или стать инвалидом, происходили странные изменения в психике. Однажды один прапорщик после конфликта со своим начальником бросил в его комнату ручную гранату, а потом долго не мог вспомнить, зачем он это сделал и из-зачего. Ещё был солдат, который открыл огонь по личному составу своей заставы, ранив двух человек. Я уже молчу, что взрывы в знаменитом полковом туалете типа «сортир» гремели с ужасающей регулярностью, так как отдельные военнослужащие, видимоиз-занеобратимых изменений в психике, а может быть из хулиганских побуждений, обвязывали нитками запалы гранатФ-1, выдергивали чеку и бросали их в зловонную жижу. После перегнивания нитки, а это могло произойти и через несколько лет, происходил взрыв. Хорошо, что у нас при этом ни разу никто не пострадал. Впрочем, с ума в полку не сошел никто, а вот через год во время моей службы в Иолотани средисолдат-десантников56-йбригады это происходило с пугающей регулярностью. Жара! Из командования полка огромным уважением пользовался, как я уже писал, сам командир полка и ещё замполит, подполковник Турлаков Александр Александрович. Гораздо меньшим авторитетом пользовался начальник штаба подполковник Джантемиров Вячеслав Абильевичиз-затого, что он редко ездил с нами на «боевые», и из-засвоего мелочного, злопамятного характера. Но, поскольку он вместе с начальником разведки полка майором Мелеховым Иваном Ивановичем (очень хорошим и грамотным человеком и офицером) был непосредственным начальником у всей полковой разведки, с ним приходилось часто общаться. Позже, уже во время моей службы в батальоне, с начальником штаба мы схлестнулись в карауле, когда он во время проверки, уже собираясь уходить, поинтересовался, почему не работает один из трех карманных фонариков, с которыми разводящие ходили на посты. Я был тогда злым, как собака, так как прибывший из очередного загула командир роты, видимо, в благодарность за то, что я вместо него почти два месяца командовал подразделением и ходил на «боевые», поставил меня на Новый год в караул. Подполковнику на его вопрос я ответил, что фонарик не горит потому, что некий высокий руководитель в его лице, который в соответствии с Уставом гарнизонной и караульной службы должен обеспечивать сменуматериально-техническихсредств в виде батареек, самоустранился от участия в этом процессе, а решение этой проблемы переложил на начальников караулов. Естественно, Вячеслав Абильевич не смог простить своему подчиненному такого мнения, кардинально отличающегося от его точки зрения, и с наряда меня снял. Кроме того, после моего наглого заявления в карауле были выявлены многие другие недостатки, в том числе, отсутствие у меня личного оружия, за что я даже отсидел впоследствии трое суток на гарнизонной гауптвахте. Так что Новый год я встречал в компании моего однокашника, Павла Лобачева из 3-гомсб, причем настроение было при этом совсем не праздничным. Ближе к концу января нас хотели отправить на самолетах в аэропорт Кандагара для доставки боеприпасов местному «сарбозовскому» гарнизону, но потом все переиграли, и на «Ариану» полетел 650-йразведбат во главе с подполковником Мауренко. Несмотря на то, что мы чуть ли не били копытом от радостного ощущения того, что свалим, наконец то, из ненавистного ППД пусть хоть черту в пасть, ребятам из орб никто из нас не завидовал. Кандагар он и есть Кандагар, там всегда было непредсказуемо, жарко и очень кроваво. Но разведчики с честью вышли из этого крайне опасного мероприятия, потеряв пару самолетов и несколько человек ранеными. Вот что мне написали про это: «По ночам прилетали с Маров транспортники „Аны“ по шесть машин, мы охраняли их разгрузку и пинали „дружественную армию“ прикладами, чтобы быстрее шевелились на разгрузке и ничего в самолеты не подбросили.Т. к.посадка ночью — вещь сложная, один приземлился весьма жестко: сломал стойку шасси и потерял свой хвост вместе со стрелком. Был ещё один самолет (кажется, из Баграма, летающая медоперационная, тоже антоновской марки), стоял с недельку, покакакой-тоРС все-такирядом да попал. Куча пробоин, текущий керосин, короче, и его нам дали на разграбление и изничтожение. Получается два, но их никто не терял, они сами потерялись. Главное, что все живы остались! Да, было одно прикольное „духовское“ мероприятие, единственное „яркое“ ощущение: через несколько дней они стали подсвечивать аэродром километров с пяти зенитными прожекторами. Ночь превращалась в день». Когда мы покидали шиндандский гарнизон, военнослужащие разведбата уже возвращались обратно. А покидали мы страну под звуки только что вышедшей в эфир песни «Каскада» с такими словами: С покоренных однажды небесных вершин, По ступеням обугленным на землю сходим. Под прицельные залпы наветов и лжи Мы уходим, уходим, уходим, уходим! … Прощайте, горы, вам видней, Какую цену здесь платили, Врага какого не добили, Каких оставили друзей! Первую ночь перед самым Гератом мы провели в составе батальона в ротных колоннах. Ночью ударил мороз и выпал снег, поэтому на указанные нам блоки мы выдвигались среди белого безмолвия, глубина снежного покрова достигала двадцати сантиметров. Это было невиданное нами здесь зрелище. Мы двигались, а стоящая невдалеке батарея «Ураганов» вела огонь через наши головы, мы это мероприятие называли «запуском столбов», так как снаряды к данной реактивной системе залпового огня (РСЗО) диаметром, как мне помнится, в 220 мм, и толщиной, и длиной очень напоминали телеграфные столбы. В Герате мы встали на блоки в 500 метрах севернее моста через Герируд на дороге, засаженной много лет назад соснами, единственными весьма высокими деревьями, которые мне довелось увидеть на территории Афганистана. Там мы и подглядели отношение афганцев к дереву вообще: они отколупывали щепочки от пеньков спиленных сосен в течение очень долгого времени, все глубже и глубже вгрызаясь в землю. Взаимоотношения на блоке с окружавшими нас сарбозами и «духами» из местного племенного батальона сложились самые теплые. Мы сразу установили контакт с «бридманом» из числа местных «духов», то есть лейтенантом (после привлечения их отряда на сторону правительства) по имени Шокур, а на заставы к «сарбозам» несколько раз ходили в гости, на плов. Плов, кстати, у них был отвратительный, состоял лишь из риса с бараньим салом, и в нем напрочь отсутствовали специи. Наши экипажные кулинары — узбеки на блоках делали его на порядок лучше. Там же, на заставе «зеленых», довелось увидеть взаимоотношения, выстраивавшиеся между военнослужащими афганской армии и внутри афганских семей, а что не удалось увидеть, то по крупицам пришлось домыслить, опираясь на их рассказы. Так, увидев стоящего на одной ноге и при этом радостно улыбающегося солдата с автоматом на вытянутых вверх руках я узнал, что «джек туран», то есть старший капитан, таким образом, наказал его за какую-томелкую провинность. На мой вопрос, что ему было бы за более серьезное нарушение воинской дисциплины, солдат простодушно ответил мне, что за это командир бы ему устроил «ж… кантрол», то есть, гомосексуальный контакт. Аналогичному «кантролу», по рассказам афганских офицеров, подвергается все вновь прибывающее на заставу молодое пополнение. Кстати, это весьма широко распространенная в Афганистане традиция, которая считается вполне нормальным явлением и сохранилась она, я думаю, чуть ли не со времен владычества в этих краях греков, вначале войск Александра Великого, которому приписывается основание города Герата, затем более чем двухсотлетнего нахождения в составе государства Селевкидов и Греко-Бактрийскогоцарства с Антиохом во главе, а также его потомков. Ведь известно, что у греков любовь к представителю одного пола считалась нормой, её воспевал Гомер и другие античные поэты, а Селевк был полководцем у Македонского, ему по жребию достались здешние края после смерти Александра. Однажды после плова, которым нас с рядовым Джумановым угощали «сарбозы», они сели курить гальян с чарсом. Мы отказались курить, но, увидев лежавшего в углу пожилого афганца, радостно прильнувшего к трубке, мы спросили его, почему он все время лежит обкуренный, ведь я до этого неоднократно видел его в полуневменяемом состоянии. Ответ меня обескуражил. Он сообщил, что ему 40 лет (хотя выглядел на все 60), денег, чтобы купить жену (а это около ста тысяч афгани) у него нет и никогда при таком уровне доходов не будет. Поэтому ему остается только курить… Командир тут же спросил меня: «Командор, чанд аст ханум Моску?» («Командир, сколько стоит женщина в России?») Я долго думал, что ему ответить… Наконец, сказал, что не стоит ничего. Между афганцами произошел диалог с восхищенными интонациями и, наконец, был задан вопрос: «Бакшиш?» («Подарок?»). На что я вынужден был ответить утвердительно, так как у нас фактически нет принятого у них процессакупли-продажидочерей с обсуждением цены. Они опять долго и восхищенночто-тоговорили, а затем командир выдал: «Командор, мана Моску бурубахай, туй мана ханум бакшиш (Командир, я приеду к тебе в Россию, ты мне женщину подаришь)?» Через несколько дней я помог им починить крупнокалиберный пулемет КПВ на установке ПКП, у которого была неисправна боевая пружина, я ещё долго пытался объяснить им, что «фонар — хароб!», а они мне все не верили, так как внешне она была совершенно исправной. Видимо, пулемет просто долго простоял с взведенной боевой личинкой и пружина «просела». Когда её заменили, пулемет застрочил. Сарбозы, чтобы меня отблагодарить и зная мою склонность к экзотическому оружию, сразу приволокли мне кучу всего самого интересного и экстраординарного, чтобы я пострелял из него… Запомнились фирменный немецкий пистолет «Маузер» 1910 года выпуска и винтовка«Пибоди-Мартини»образца 1869 года с патронами, заряжающимися капсюлем, дымным порохом и самодельной пулей из пулелейки так же, как снаряжаются патроны к охотничьему ружью… Трепетное отношение в Афганистане к женщине я видел часто, но самым ярким примером был «дед» по кличке Бобо в Фарахе. Это был мужчина лет 50-ти, выглядевший, тем не менее, уже дряхлым стариком (афганцы вообще очень быстро стареют). Незадолго до нашей первой встречи он, наконец то, накопил деньги и купил себе ханум лет двенадцати. Он буквально трясся над нею, только что пылинки с нее не сдувал. Такого внимательного и предупредительного мужа я не видел ни у одного представителя других национальностей у нас в Союзе. На мой недоуменный вопрос он сообщил, что у него никогда не было близких родственников и он всю свою жизнь сам копил деньги на жену, и вот, наконец то, свершилось, и он ею обзавелся! Теперь она должна в течение последующих 10–15 лет родить ему 10–12 детей. «А если она заболеет и умрет, — спросил он меня, — что я тогда буду делать? Я ведь НИКОГДА больше не смогу собрать ещё столько же денег на жену!» И я был вынужден с ним согласиться. Жена, самая захудалая, у них стоила около 100 тысяч афгани (столько же стоил пакистанский АКМ,что-тооколо 2 тысяч долларов), но цены на женщин варьировались в зависимости от места жительства и степени богатства её родных, цена доходила, по словам афганцев, до 250 тысяч и выше. У многих афганцев, которых я знал, в жизни было расписано буквально все: «…в день одна пачка сигарет и коробок спичек, вот деньги на еду и чарс, а все остальное — на жену, при таком раскладе через 15 лет я её куплю». Хотя были и мальчишки из богатых семей, которые уже в 13–14 лет имели ханум, купленную родителями или родом в складчину. А вообще, расспросы на эту тему, так же как неуважительное отношение к женщине, немедленно пресекались афганцами всех возрастов, разговаривать об этом можно было только отвлеченно, не имея в виду сестру, жену или мать собеседника. За это можно было получить и пулю. Не знаю почему, но наши представители среднеазиатских республик, а их в роте было большинство, часто задавали такие вопросы, хотя сами считали себя мусульманами. И я, зная, что дело может кончиться перестрелкой даже с человеком, с которым вы только что разве не обнимались, пресекал такие разговоры и всячески старался сгладить ситуацию. Жизнь свою афганцы всегда были готовы отдать очень легко, особенно, если это будет смерть от пули или ножа — я, в данном случае, говорю о мужчинах. Впрочем, жизнь мальчишки в афганских семьях не стоила почти ничего, однажды за случайно задавленного бачу нашим «колонникам» было достаточно отдать родителям ящик тушенки, и они уже не имели к ним претензий. С девочками, случайно убитыми нашими, все было дороже в разы, вернее, на порядки, так как представительницы прекрасного пола были в семьях часто единственным капиталом, и поэтому очень ценились. Я никогда не забуду, какой ненавистью загорелись глаза одного афганского офицера в Герате, когда я спросил, почему у него только двое детей. Он ответил: «Мина… прилетела во двор крепости, и убила моих девочек… Я теперь, когда душмана ловлю, режу его… вот так…» — и показал, как он расчленяет «духа»… Жив ли он, поверивший болтунам из нашего высшего руководства, этот давно уже позабытый мною афганский офицер? Вряд ли! Пару раз нас на блоке все же обстреляли, а вот между собой «духи» сражались почти непрерывно, к западу от дороги практически постоянно гремела канонада, причем в ней участвовали все виды стрелкового и тяжелого вооружения «духов». Седьмого февраля мы попрощались с афганцами — я подарил Шокуру на память свою портупею, на которую он давно положил глаз и неделю уговаривал её продать — снялись с блоков и начали выдвижение в направлении Союза. Прошли Герат, преодолели участок до развилки на СССР и Иран и вскоре прошли так называемый перевалРабати-Мирза. «Так называемый», потому что, несмотря на то, что мы его много раз до этого проходили, я так и не смог его ни разу зафиксировать, а перевалом мы его звали потому, что на картах он был обозначен именно так. К вечеру мы добрались до Торагунди, но остановились на дороге, не доезжая до этого некрупного городка. Справа от нас текла река Кушка, а за нею была видна наша Родина, треугольником вдававшаяся в афганскую территорию. Мы встали в ротные колонны, присоединившись к вставшим там ранее машинам наших боевых товарищей из 3-гобатальона101-гополка и 650-горазведбата нашей дивизии. Именно с ними мы прошли весь наш трудный боевой путь, не пропустили, наверное, ни одной операции, кроме последней, проведенной орб в Кандагаре, не раз помогая друг другу и выручая в тяжелые моменты боя. Было глубоко символичным, что и теперь мы стояли рядом, плечо к плечу. И пусть мы были почти незнакомы друг с другом, но эти три подразделения всегда, не задумываясь, приходили друг другу на помощь, если решение вопроса зависело от них. Вскоре разведбат ушел на блоки вокруг нашего района сосредоточения, а у оставшихся двух подразделений наступил период непривычного безделья. Мы пропустили все подразделения, выводящиеся в Союз, в том числе вышедшую 7.02 разведроту нашего полка, и здесь же выполнили последний и самый непонятный для нас приказ вышестоящего командования о разоружении наших подразделений. Связано это, как впоследствии оказалось, было с тем, что до руководства страны дошла информация, что некоторые части, зная о творящемся на Родине беспределе, решили продолжить войну на территории нашей страны. Это, конечно, было полной чушью, но нам было приказано свалить в КАМАЗы все боеприпасы, а оставить только по нескольку магазинов у командиров взводов и боеприпасы, снаряженные в ленты боевых машин. На моих глазах батальон быстро набил с верхом два грузовика — чего только там не было из трофейного вооружения: американские и бельгийские шариковые ручные гранаты, китайские разрывные патроны к АКМ с черной головкой, итальянские и американские противотранспортные и противопехотные мины, пластит зарубежного производства — можно было устраивать экскурсии для непосвященных. Потом все это вместе с нашими боеприпасами вывезли к ближайшим горкам, свалили в яму, залили бензином из топливозаправщика и подожгли. Особисты вывозили в Союз кривые восточные сабли, пики, кремневые пистолеты и ружья. Мы же из трофейного оружия не везли для себя ничего, так как нас очень долго стращали последствиями этого ещё в Шинданде. Здесь же нам выдали новую зимнюю «афганку», чтобы на выходе у нас был более респектабельный внешний вид, вручили Грамоты Президиума Верховного совета СССР и наручные часы от министра обороны СССР. Попутно нам привезли красные плакаты с угодными политическому руководству лозунгами, которые были закреплены на машинах… 14-гофевраля мы сели на броню своих стальных коней и стали вытягивать колонну в сторону Торагунди. Вскоре мы приблизились к мосту через реку Кушка. Мы шли, повторяя про себя актуальные для сегодняшнего дня слова полюбившейся с недавних пор песни: Нам вернуться сюда больше не суждено, Сколько нас полегло в этом долгом походе. И дела не доделаны полностью, но — Мы уходим, уходим, уходим, уходим… Слева от нас проплыла база, на которой мы полгода назад жили во время сдачи техники в капитальный ремонт и где впервые на территории Афганистана мы с бойцами пару дней спали в обычном гостиничном номере с душем и полированными деревянными кроватями, а вскоре граница СССР нами была преодолена. Ветер дул нам в лицо, из глазпочему-тотекли слезы, и всем было непонятно, то ли этоиз-зарадости от встречи с Родиной, то лииз-загоречи оттого, что мы ушли, не добив ТАКОГО ВРАГА! Мы увидели пограничника в зеленой фуражке, стоящего на вышке у реки, мужчин, махавших нам руками, и женщин, которые по всегдашней своей сострадательности стояли и тихо плакали. Вскоре мы уже стояли в ротных колоннах возле самого гарнизона. На Кушке нас разместили в «Большой пехоте», как там называли единственный «развернутый» мотострелковый полк, на том же самом месте стоял наш371-ймсп в 1979 году, отсюда он вошел в Афганистан и сюда же через десять лет вернулся! Перед уходом в казармы мы сдали последние оставшиеся у нас боеприпасы, выгрузив их из машин и «лифчиков» командиров взводов, и постепенно разбрелись по всему городу. Вскоре почти весь наш батальон дружно сидел в местном кинотеатре, смотря фильм «Маленькая Вера», шум вокруг которого тогда был грандиозный. На следующий день командир батальона капитан Гущин С.Н. вновь «ввел» на территорию Афганистана нашу5-юроту, и вскоре она обозначила вывод советских войск из РА вместе с представителями3-гомсб101-гомсп и 650-морб. Про это пишет в своем письме Майзер Бекаури из разведывательно-десантнойроты разведбата: «Я из РДР ВСР (взвода спецразведки), 1987–1989, выводился 15 февраля на последней своей «двушке» № 738 «Имени павших4-гоапреля 1986 года». После этого был грандиозный митинг с безалкогольным застольем, впрочем, мы быстро исправили этот его недостаток, а ближе к вечеру началась сдача оружия, имущества и техники взводов и рот. Тогда же мы безуспешно пытались найти контейнеры с японской аппаратурой, много раз обещанной нам начальниками самых высоких рангов ещё в Шинданде и, якобы, поэтому не завезенной в Афганистан, но вскоре прекратили этот поиск, так как поняли, что нас в очередной раз кинули. Я поменял все свои наличные чеки Внешпосылторга с красной полосой в количестве двух или трех тысяч на советские рубли, то же сделали другие военнослужащие и начали грандиозный процесс празднования вывода. В тот момент я уже знал, что меня вывели за штат вновь сформированного на нашей базе и базе «Большой пехоты» полка, и вскоре вместе с моими друзьями из Иолотани, сдав дела и должность, отправился к ним в гости. Друзьями были Андрей Радченко из Белгородской области, с которым мы летели в Афган год назад, и Володя Филимонов из Полтавы, сейчас они служили в 56-йдесантно-штурмовойбригаде в Иолотани. В 1979 году там располагался101-ймсп нашей дивизии до ввода его в Афганистан, в 240 километрах к северу от Кушки, причем оба друга специально приехали, чтобы встретить меня на границе. В полк я вернулся через две недели с «отношением» этой прославленной части для того, чтобы попрощаться с друзьями и забрать вещи. Ташкентский «направленец» прямо на коленке выписал мне предписание следовать «…для прохождения дальнейшей службы» в Иолотань. Командир3-говзвода нашей роты и самый преданный мой друг Санька Слободенюк пошел проводить меня на автобус… Мы уже знали, что наши пути расходятся, может быть навсегда, я ехал в назначенную мнедесантно-штурмовуючасть, он — в назначенную ему мотострелковую. В последний раз я взглянул на окружающий меня военный городок, его зеленые уютные дворы, «Южный крест», возвышающийся над военным городком нашего полка, и сказал: «А все же это счастье, что мне не довелось здесь послужить!» Впереди у меня была новая, полная приключений жизнь. Мы обнялись с Александром. Так для меня закончилась эта первая в моей жизни война. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
