Гуд Владимир Адамович
Ужин В Пустыне Регистан



 

Бобо стоит перед комбатом - маленький, кругленький, печальный, в пыльном холщовом рубище и советских резиновых калошах, с азиатской непроницаемостью выслушивает через переводчика соболезнования, мол, сам знаешь, в пустыне все ставят мины - "и наши и ваши", кого теперь винить в том, что твой бача (пацан) забрел на минное поле? Замшевый ослик терпеливо стрижет ушами, пока солдаты укладывают на тележку старейшины кишлака говяжью тушенку, сухари, мешок риса, пластиковые канистры с керосином - выкуп за погибшего вчера сына Бобо. "Все, что могу...", - говорит комбат и выразительно разводит руками. А ведь у этого Бобо есть настоящее полное имя с удивительными приставками вроде али, абу, джан, ибн?.. Всё-то мы упрощаем на свой лад в этой дикой чужой стороне... * В дребезжащем Ми-8 мне успел присниться сон из недавнего прошлого: мы с товарищем идем представляться начальству, и выкатившийся навстречу бритоголовый полковник глумливо кричит: "Поздравляю! Вы прибыли в жопу!" Фразу начальника разведки о том, что "в Кунаре снайпера стреляют в лоб, такой, мол, у них почерк..." я "не досмотрел", ибо в тот же миг борттехник толкнул меня в плечо: "Подлетаем!" С высоты мне открылся вид на пожухлую январскую "зеленку", бетонку, ведущую в пустыню мимо кемпинга, в котором живут десантники, глинобитный кишлак в отдалении, острый край оранжевой дюны, начинающейся отсюда знаменитой пустыни Регистан. Кажется, безбрежная оранжево-золотистая лава вытекает из-за горизонта, чтобы поглотить строения, дорогу, людей... И откуда мне было знать, что вон там, в сером "термитнике", за высоким дувалом, на отшибе кишлака живет афганец Бобо?! Поначалу десантникам везло: батальон разместили в построенном когда-то американцами кемпинге, с водопроводом, канализацией и открытым бассейном, выложенным лазурной плиткой. Спустя месяц приказали освободить "санаторий" афганскому царандою. Уходя, десантура оттянулась на полную - выбивали окна и двери, бросали гранаты в унитазы..., а когда смуглые "братья по разуму" жить в руинах отказались, десантников... вернули обратно. Пробурили наши парни во дворе новую артезианскую скважину, выкопали "нужник", заложили окна мешками с песком, и стали жить..., пока не грянул тиф. Вот тут-то мне, врачу-эпидемиологу, по стечению обстоятельств оказавшемуся в Кандагаре, и приказали "слетать, разобраться и доложить". Разобрался быстро: слил в туалет пару ведер густого раствора метиленовой синьки и через час "предъявил" комбату бегущую из водопровода синюю струю. "И что дальше?" - вызывающе спросил меня Виталик. Вызывающе - потому что никто моему ровеснику-капитану на узком пятачке вторую скважину бурить не станет и нужник копать бессмысленно, и питьевой воды из Кандагара сюда не навозишься. Дальше только хлорировать и кипятить здешнюю воду такой, как она есть, и пить этот стерилизованный бульон из бацилл и фекалий. Доложили по рации в Кандагар, там посовещались с Кабулом и решили... оставить меня пожить у десантников, пока тиф не утихнет. В ту же ночь кемпинг обстреляли из минометов. Так я и гостил у Виталика две недели: по ночам на его КП в бетонном блиндаже, днем в кемпинге, выявляя больных, ругаясь с поварами и вертолетчиками, не желающими из-за частых обстрелов летать в батальон за "тифозниками", которых, слава Богу, становилось все меньше. На десятые сутки ночные обстрелы прекратились, перестали "срываться" на трассу дежурные бронегруппы и только ночное небо над пустыней Регистан расцветало вспышками ракет и нитями трассирующих пуль. Солнечным январским утром Виталик позвал меня к себе в кабинет, угостил рюмкой привезенной из отпуска маминой наливки, подарил японскую авторучку "Пилот", сказал, что мне дали добро возвращаться и завтра после полудня за мной прилетит вертолет. Ну а сегодня, если я не возражаю, мы с ним пойдем в гости к старосте кишлака по имени Бобо. "Ты ведь пишешь? - переспросил комбат, - Так вот, я хочу подарить тебе незабываемые впечатления. Безопасность гарантирую, иначе бы не предлагал..." * ... В темноте, по проверенной саперами тропинке, батальонные разведчики проводили нас до вершины песчаного бархана, того самого, который я видал с вертолета. Дальше в сторону кишлака мы пошли одни, оставаясь в тени дюны, но так, чтобы видеть ее противоположный, подсвеченный звездами, склон. Отсюда, с подлунных барханов нас и обстреливали по ночам: стремительно подъезжали на какой-нибудь старенькой "тойоте", укладывали пару ракет на мешки с песком, прикидывали на глаз "угол атаки", замыкали контакты и, "подарки" летели в сторону кемпинга, чаще мимо, но неделю назад ракета упала прямо в бассейн. Или выпускали несколько мин из миномета, но в любом случае, стремительно уезжали, иначе возмездие неотвратимо. Далеко за барханами озаряли горизонт тревожные сполохи, доносились звуки стрельбы. Виталик сказал, что это "духи" выясняют отношения километрах в десяти отсюда, но это нас не касается. Дальше я слушал, как мне следует вести себя в афганском доме: поздороваться поклоном головы, приложив левую руку к груди, пить-есть что подадут, не болтать лишнего, но о житие в Союзе - сколько угодно, а если выведут на смотрины детей - мальчиков хвалить (молодец, богатырь, будущий воин!), а девочек сдержанно отпускать кивком головы. Так мы дошли до дувала, где нас с поклоном встретил человек в чалме и с автоматом, жестом руки пригласил во двор. "Ас-салям алейкум!" - приветствовал хозяина Виталик. "Ва алейкум ас-салям, ва рахматуллахи, ва баракатуху! - воскликнул маленький полный человечек-нос-картошкой (это и был Бобо) и они с Виталиком взялись за руки, потом обнялись и трижды коснулись друг друга щеками. Бобо жестом предложил оставить оружие в "предбанничке" типа прихожей, к моему удивлению там уже лежали два автомата и пулемет Калашникова. Войдя в жилище, я едва сдержал восхищение - пыльный серый "термитник" оказался изнутри гостиной, устланной коврами, окон в помещении я не заметил, зато голубой купол потолка, расписанный под звездное небо с золотистым полумесяцем, излучал спокойный уютный свет. Двое чернобородых мужчин лет сорока в халатах, привстали с подушек, приветствуя нас. Более всего меня удивил даже не японский телевизор "Sharp", стоящий напротив, а то, что один из бородачей заговорил с нами на чистейшем русском языке. Сахим, как представился "русскоговорящий", гордо заявил, что учился в Москве в военной академии, что навсегда полюбил Россию и русскую культуру, а когда Виталик сказал, что я из Ленинграда, обрадовался и стал расспрашивать о Мариинском театре, где однажды ему повезло посмотреть балет "Щелкунчик". Руками из огромного казана мы ели вкусный рассыпчатый плов с крупными кусками ароматной баранины, потом, незаметно выскользнувшая из-за занавеса, маленькая женщина в парандже наполнила мою пиалу рубиновой жидкостью. "Здоровье дорогих гостей! Здоровье хозяина!" - провозгласил Сахим. Я сделал глоток и ... поперхнулся - рубиновый напиток оказался... самогоном!!! "Это шароп! - захохотал Сахим - Неужели не пробовал? Боже мой! Ну, конечно же, шароп! Знаменитый афганский самогон. Чего только не приходилось пить в Афгане за последние три месяца - от "Столичной" и медицинского спирта до дрожжевой браги и самогона из военторговских югославских карамелек. Настоящий "фирменный" шароп афганцы гнали для нас на продажу из гнилого винограда и продавали в дуканах расфасованным в полиэтиленовые пакеты. Редчайшая гадость, но, ведь покупали и пили. До сих пор мне кажется, что таким образом "духи" могли отравить всю нашу армию. А не отравили потому, что бизнес для них - превыше даже ненависти к оккупантам-шурави. Помнится, в Баграме мы зашли в дукан и шепотом спросили шароп. Дуканщик просиял и вынул из-под прилавка полиэтиленовый кулек с мутной жидкостью. А потом, в модуле, сизоносый майор Стас учил меня, как правильно открывать пакет с шаропом: ни в коем случае не ножницами, не штык ножом! Берется автоматный патрон и "ввинчивается" в пакет над котелком или кастрюлькой, а потом резко достается обратно. При этом края дырочки выворачивается наружу и шароп стекает в емкость без потерь, как из краника. Ну и гадость же был тот баграмский шароп! А этот - из чистейшего гранатового сока и сахара, Бобо делает для себя и "дорогих гостей", бухать правоверного мусульманина научил другой майор - предшественник Виталика. Вкусен гранатовый шароп, но "поплыла" голова от семидесятиградусного рубинового зелья. "Мы научились от вас, русских, пить и ругаться матом!" - смеется захмелевший Сахим. Второй бородач - упитанный малый по имени Гульакбар был единственным, кто не пил шароп и вообще не произнес ни слова, хотя Сахим время от времени переводил ему суть нашей беседы. "Скажи, вот ты, - обращается ко мне Сахим, - ты добровольно к нам приехал?" Я отвечаю ему, что меня послали в командировку, что у меня в Ленинграде жена и годовалый сын. "Вот-вот! - радостно восклицает Сахим, - Тебе эта война не нужна! И комбату не нужна! И нам не нужна! Кому нужна - пусть воюют! За мир! За понимание между нами!" Сахим переводит свой тост Гульакбару и тот важно кивает. После второй пиалы голова у меня поплыла окончательно. Потом Виталик с бородачами вышли во двор, а Бобо, с ритуальным удовольствием, представил мне свое семейство, вернее только детей, и я, как учил Виталик, мальчиков хвалил, а девочек кивком головы отпускал. Таким образом, оказалось, что у Бобо семеро детей от трех жен: четыре мальчика и три девочки. Виталик вернулся один минут через двадцать, выразительно повертел в руках пустую пиалу, Бобо хлопнул в ладоши и нам снова налили гранатового шаропа. "Третий тост мы пьем за тех, кто никогда отсюда не вернется!"- сказал комбат. Хозяин понимающе потупил взор, выпили молча, и Бобо сделал приглашающий жест в сторону кальяна. "Нет, нет!.. Гашиш с шаропом не смешиваю, - помотал головой Виталик - Развезет, как котов с валерианки..." В "предбаннике" мы забрали свои автоматы, при этом я успел отметить, что два АКМа и пулемет исчезли, не иначе, как принадлежали гостям. Обратно шли тем же путем в тени бархана, не особо спортивной походкой - поллитра семидесятиградусного шаропа на брата, это вам не шутка. На полпути мы даже прилегли на гребне отдохнуть. На лунной стороне пустыни за барханами изредка постреливали... На вопрос, кто эти бородатые люди, Виталик ответил, что Гульакбар - полевой командир, с которым он воюет уже год, а Сахим - в прошлом кадровый военный и у Гульакбара вроде как начальник штаба. Неделю назад к "нашим духам" вторглись серьезные конкуренты, и пока идут разборки, Гульакбар запросил перемирие. А вообще, если "наши духи" победят, есть реальный шанс прекратить стрельбу, пусть живут в своих кишлаках и в пустыне как хотят, Виталик так и сказал: "мне дорога нужна и солдатские жизни", а еще сказал, что за такую дипломатию начальство "яйца отрывает", но другого выхода нет... "Гульакбар, - прошептал я - Звучное имя. Вроде бы - великий..." "Образно говоря, нечто вроде нашего Святослава, -улыбнулся комбат, - Здесь четырнадцатый век, Вова... Японские телевизоры смотрят, а в князей еще не наигрались...Пойдем, ребята ждут..." * Засыпая в блиндаже комбата, я думал о том, что мы научили духов пить, варить шароп, ругаться матом, что оставим им после себя - бесконечные обелиски вдоль дорог... А чему мы научились от них - привязывать пленному гранату к гениталиям, чтобы бежал со связанными руками за бэ-тэ-эром, пока капроновый шнур не вырвет кольцо? А попадись я "в гости" к Гульакбару и Сахиму неделю назад, вот был бы "щелкунчик"! И еще Гульакбар успел сказать Виталику на прощание: "Скоро вашей страны не станет, а через двадцать лет мы будем жить в ваших городах - в Москве, в Ленинграде!" Этого просто не может быть!.. ... А потом пришли липкие болотные сновидения из того же "недавнего прошлого" - горящий КАМАЗ, лейтенант, лежащий на дороге с разорванным животом... Парню сделали, что смогли - накололи промедолом, прикрыли внутренности стерильными салфетками, вызвали по рации вертолет... Оглушенная, полоумная от горя девчонка-медсестра сидит рядом в пыли и, держа холодеющую руку раненого, безумно раскачиваясь бесконечно повторяет нелепое детское: "... У котенка болит, у зайчонка болит, у слоненка болит..., а у Женечки заживет..., а у Женечки заживет...". А ведь я видел этих ребят неделю назад в госпитальном клубе в Кандагаре на новогоднем вечере: они стояли, счастливо обнявшись у наряженной елки, и товарищ снимал их фотоаппаратом "Зенит". ... "А у Женечки заживет..." "Да уймите вы, наконец, бабу!" - истерически кричит кто-то и начинает, страшно матерясь, стрелять из автомата по серым пустым склонам, пока не заканчивается рожок, и у него не отнимают оружие... На другой день разразилась песчаная буря, и вертолет за мной не прилетел. К вечеру распогодилось, но неожиданно прогремел взрыв в стороне кишлака. Виталик с разведчиками умчался туда на бэ-тэ-эре, через час вернулся мрачным и сказал, что старший сын Бобо подорвался на мине... * "Все, что могу, Бобо... Понимаю... Сын...", - говорит Виталик почерневшему от горя кругленькому человечку в пыльном рубище и советских калошах, который, кажется, никого вокруг не узнает, меня уж точно не узнает. Бобо молчал, а потом вдруг произнес, почти не размыкая губ, но по-русски и так отчетливо, что стоящих вокруг парализовало. " Х...й с ним", - сказал Бобо, дернул за повод груженого ишака и медленно, как на шарнирах, пошел прочь... Вертолет прилетел после обеда. На взлете я прильнул к иллюминатору, долго махал рукой Виталику и его солдатам, удаляющимся от меня в серой пыли, и, по мере отстрела тепловых ракет-ловушек, открывались мне совершенно по-новому, как в фильме Тарковского, и кемпинг, и бетонка, и дюны пустыни Регистан, с прилепившимся к ним кишлаком и маленьким домиком Бобо... И все это было до того безжалостно-реально, что я закрыл глаза, чтобы не увидеть знобящую рябь Соляриса и не сойти с ума...