Тёмный загар
Мне подарил Кандагар.
Песни цикад,
Ночь, друг и автомат…

Много не пей –
Завтра нам снова в рейд…
Жизнь или смерть –
Жить или умереть…

Кандагар… Мне бы надо его вспоминать с содроганием и страхом, ибо не один раз в его стенах моя жизнь подвергалась смертельной опасности. Мне бы надо его ненавидеть за потерю близких боевых друзей, которых он, подобно Молоху, сожрал без разбора, без капли жалости и состраданья. Ненавидеть за созданные предпосылки для предательства, свершившиеся на «большой земле», пока я воевал на улицах этого города. Мне бы надо его презирать за безысходную нищету и дикость, свойственные городским обитателям.
Из таких, как я Кандагар способен увеличить своё население вдвое. Такие, как я, разнесли свою боль и память о Кандагаре в тысячи городов, сёл и деревень Советского Союза. Для таких, как я, слово «Кандагар» служит вечным паролем.
Что мы оставили там? О чём сегодня грустим? Чего хотим? Вырваны ли из жизни кандагарские годы? Или Кандагар - достойно сданный экзамен на мужество, человеческую порядочность, мудрость и зрелость?.....

Один год службы в Афгане (1981-1982)

…дцать лет назад было такое же жаркое лето. Асфальт изнывал от нестерпимого зноя и молил хоть о капле дождя. На голубом небе ни облачка. Настоящий ад. Казанский вокзал Москвы. У пассажирского состава «Москва – Ташкент» стоит кучка молодых офицеров в окружении родителей, жён, невест. Стою среди них и я. Меня никто не провожает, вернее, проводили уже раньше. Позади у нас, молодых лейтенантов, выпуск из училища на Красной площади, счастливо проведённый отпуск. Впереди сначала Ташкент, потом Афганистан (это потом его стали называть короче – Афган). Настроение бодрое, боевое.
Состав цыкает спускаемыми тормозами, торопит проводница, последние поцелуи, объятья, кое-где слёзы, и вот мы уже в пути. Трём из нас, десяти, никогда не будет суждено вернуться обратно, двое вернутся инвалидами. А на перроне среди провожающих останется молодая жена лейтенанта Володи Порохни, которая через два месяца станет вдовой, и, которая через полгода родит дочку, так и не увидевшую своего папу. Ну а тогда молодые "поручики”, гордые своей военной судьбой и золотыми погонами, в тесной компании пили водку, смеялись, неумело волочились за молодыми проводницами. Неожиданная свобода после четырёх лет "курсантской” жизни пьянила больше, чем водка. Молодые семейные офицеры, в том числе и я, не привыкли к своему новому положению, и поэтому наша мужская компания не была омрачена ничем.
Так и не заметили, как приехали в знойный Ташкент. Не мешкая, заарканили микроавтобус, меньше нельзя было; приехали в штаб Туркестанского военного округа. Долго не ждали, представились в управлении кадров, облегчили им задачу тем, что загранпаспорта привезли с собой ещё из Москвы. Всем предложили для начала службу в Чирчикской бригаде спецназа. Но мы все горели Афганистаном, и никто на голубую форму не польстился. Тогда нам представили десять дней в ожидании "борта” на Кабул и поместили в маленькую гостиницу КЭЧ ТуркВО, что напротив гостиницы и ресторана "Россия”, где и состоялся наш первый офицерский банкет.
Денег у господ офицеров куры не клюют, поэтому гуляли на широкую ногу. Было море шампанского, водки, закуски. Чудили по-дикому: скупили все розы у мальчика, торговавшего между столов, и подарили их официантке, обслуживающей наш столик, наперебой заказывали оркестру "цыганочку”, посылали шампанское на соседние столики. Но когда к нам подошла женщина узбечка средних лет и предложила девочек по сходной цене, мы отказались (наверное, не привыкли к такому сервису). Зато всем десятерым хотелось переспать с длинноногой официанткой нашего стола. Как она ушла домой незамеченной – мы так и не поняли. Последующие три дня были другие рестораны, другие, ещё более глупые выходки, чуть было не доходившие до драк с местным населением.
Падали наши финансовые возможности, мы стали собираться уже в гостинице, мечтая быстрее убыть к месту службы; изнывали от безделья.
"Восток – дело тонкое…” Эта фраза была нашим первым тостом на всех застольях. И вот на десятый день нас вызвали, вручили посадочные талоны и приказали вылететь завтра в Кабул. Радостные, поотсылали телеграммы родным, попрощались, последний кутёж и, наконец, вылет. Таможня пропустила нас беспрепятственно, смотрели на нас жалостливо, но нам было плевать. Через два часа посадка в Кабуле. Впечатление удручающее: аэропорт находится как-будто в кратере огромного вулкана, по стенкам которого располагается город. Самолёт нырнул в глубину и перед самой посадочной полосой выравнился.
Встретили скупо, определили койки в палаточном городке рядом с аэродромом, сказали ждать распределения. В этом палаточном лагере - пересыльном пункте понасмотрелись всякого,- и бред пьяных офицеров о перенесённых ужасах войны, и цинковые гробы, загружаемые в АН-2 – "Чёрные тюльпаны”, и скользкие предложения штабных офицеров и писарьков за одну – две бутылки водки устроить служить в хорошее место. Но для нас названия всех городов были одинаковыми, и поэтому нам всё равно, где было служить: в Баграме или Гардезе, в Баглане или Файзабаде, в Герате или Шинданде, в Кабуле или Кандагаре. Правда, само слово Кандагар мне очень понравилось, хотя это обстоятельство не повлияло на то, что я именно туда и попал. И вот нас распределили: два коммуниста, удивительнейшим образом затесавшиеся в нашу беспартийную команду, остались служить в батальоне охраны штаба 40-й армии; четверых раскидали по кабульским полкам, и остальные четверо, в том числе и я, на следующее же утро вылетели в Кандагар, в 70-ю отдельную мотострелковую бригаду.
Всё та же жара, а, может быть, и больше, так как Кандагар южнее Кабула и там дислоцируется самый южный гарнизон советских войск в Афганистане, всего 70 километров до пакистанской границы. От аэродрома до бригады едем на БТРе, мокрые от пота, а пот моментально превращается в белые солевые пятна на наших "цивильных” форменных рубашках.
Полуторжественная беседа у комбрига, сухой разговор в палатке комбата, и вот я уже перед очами ротного. Молодой мужик, голый по пояс, в тапочках, с вечными смешливыми ямочками на щеках.
- Федяшин, Александр Иванович,- представился он,- взводные зовут просто – командир. Ты не удивляйся, что я в таком виде – жарко. Расскажи о себе.

Я рассказал ему свою немудреную биографию. Он продолжил:
- Вечером соберутся все. Сразу и познакомимся и обсудим завтрашнюю операцию. Водку привёз?
- Нет.
- Ладно, что-нибудь придумаем.
Вечером собрались в палатке, гордо именуемой канцелярией роты. На столе стояло три бутылки водки и немудреная закуска, наскоро приготовленная каптёрщиком. За столом сидело шестеро.
- Знакомься,- сказал ротный,- мой замполит Саня Демаков, тоже только с училища, приехал неделей раньше тебя, Володя Гейченко, командир третьего взвода, Саня Земсков, старшина. А это, господа, наш новый командир первого взвода, лейтенант Тарнакин Александр Борисович. Старшина, по-первой за знакомство.
Молча выпили, закусили. Начались расспросы, как там, на большой земле, что с погодой, женат ли.
- Коммунист?- спросил замполит.
- Нет,- ответил я.
- Это дело надо наверстать,- продолжил свою мысль Саня Демаков.

Последовал второй тост - "За вливание в коллектив”. Когда налили по третьей все без команды встали. Я уже знал о третьем молчаливом тосте за тех, кто погиб. Тогда в нашей роте это был один солдат, погибший от шальной пули в горах.
- Завтра,- сказал ротный,- ты познакомишься с командиром второго взвода Рыльщиковым, а сейчас он пьян и спит. А теперь обсудим, куда завтра идём воевать.
В этот однодневный рейд я поехал на комбатовском БТРе. Мне следовало осмотреться, да и не рискнули командиры подставлять мою голову под пули на второй день.
КП батальона установили в 300 метрах от кишлака, который пошли "чесать” наши ребята. Я стоял вместе с комбатом на БТРе и в бинокль рассматривал афганскую деревушку, где по данным разведки расположилась небольшая банда душманов. Сначала по выстрелам, потом по радиостанции узнали о начале боя. Застав душманов врасплох, особого сопротивления наши роты не встретили. Свист пуль донёсся и до нас, ибо убегающие в панике моджахеды вышли на КП, но тремя очередями из АГС-17 мы загнали их обратно. Пленных, как обычно, не брали, но с трофеями ротный и взводные неслись на БТРах к КП батальона, как ковбои на разгоряченных мустангах.
И впереди, развевая на ветру зелёное исламское знамя, нёсся Саня Рыльщиков, с которым накануне я так и не познакомился.
По прибытию в бригаду обычный отчёт о результатах: сколько убитых душманов, сколько захвачено оружия, документов. Мы же обошлись без потерь. Мне такая война показалась лёгкой и безмятежной. «Так воевать можно”,- подумал я.
Приступил к приёму должности. При осмотре своих БТРов я ужаснулся от того, что они были внутри чёрные от копоти. «Да они, товарищ лейтенант, все были и на подрывах, и под гранатомётом,- отвечали водители,- зато надёжные и проверенные». Солдаты мои степенные и уверенные в себе, в чём-то даже выше меня.
Из офицеров мне, как ни странно, больше понравился Шура Рыльщиков. Старший лейтенант, лет на пять старше меня, он явился в моём воображении этаким гусаром времён Дениса Давыдова. Если не воевал, значит, был пьян, а в рейдах рвался вперёд раньше всех. К тому же, на первый взгляд, был любимцем у женщин, хоть и насчитывалось таковых не более двадцати на всю бригаду. Был прекрасный рассказчик и балагур. Его-то и выбрал я в первое время в сотоварищи. Не сразу сложились у меня отношения с замполитом. Он как-то сторонился компании взводных, старался быть ближе к ротному. А ротный напротив, любил нас взводных, любил потрепаться за мирную жизнь, порассказывать нам солдатские байки. 28-летний, он нам казался уже стариком.
Командир третьего взвода как-то и не запомнился; он был жадным до чеков, непьющим, вообщем, "правильным”. Таких в мужских компаниях не любят.
А дней через десять мне вместе с ротой предстояло уйти в рейд, где я был по-настоящему окрещён в бою. Многое меня поразило при подготовке в рейд. Дембеля брали тяжёлые пулемёты ПК, магазинов набирали по 10-12 штук. В вещь-мешки закидывали горстями патроны, гранаты, сигнальные патроны; у каждого за плечами одноразовые гранатомёты РПГ-18. А вот касок с собой не брали. «Как канадские хоккеисты-профессионалы”, - подумал я. По два индивидуальных перевязочных пакета на брата, по одной аптечке на каждого. Из одежды кто что мог достать удобного, сетчатые маскхалаты, кроссовки и т.д. И солдаты, и офицеры – все одинаково. Ну и я также. Рейд предстоял многодневный и трудный. Наша рота оказывала помощь частям афганского корпуса в сопровождении колонны с хлебом в центр горной провинции Таринкот. Из русских подразделений с нами шёл соседний третий батальон и рота десантно-штурмового батальона нашей же бригады.

В путь тронулись ранним утром после тяжёлого похмелья, как это иногда бывает. Я с любопытством смотрел в триплекс, голова трещала и, хотя воздух внутри БТРа ещё не прогрелся, меня тянуло вылезти из-под люка наверх. Увидев, что все офицеры так и сделали, я последовал их примеру. Наползала дневная жара, но и хмель потихоньку проходил. Я осмотрелся вокруг. Хоть я родился в Узбекистане, но здешняя природа совсем не походила на ту. Невозможно описать голубизну афганского неба, без малейшего намёка на облачко. Сухая потрескавшаяся земля без единого кустика, травиночки, не видящая по 7-8 месяцев ни капли дождя, глиняные, сумрачные хижины афганцев, величественные мечети и минареты, пугливые афганские женщины в обязательной парандже. Эти и другие впечатления на всю жизнь отложились в моей памяти. Мне не с чем сравнивать опасные горные дороги, где с одной стороны отвесные скалы, а с другой умопомрачительные пропасти.
Оттого, что дорога была тихой, мне казалось, что всё не страшно здесь. И даже когда впереди по колонне на мине подорвалась машина, это виделось чем-то далеким. Подъехали к подорвавшейся машине, со спокойной деловитостью перегрузили мешки с мукой на другие машины и дальше…
Нравились мне и ночные привалы. Земля за день нагревается так, что можно до утра спать на голой земле, не опасаясь подхватить насморк, правда, если не боишься скорпионов и фаланг. Организовав охранение, офицеры собирались у БТРа командира роты, до поздней ночи резались в карты, травили анекдоты, вспоминали дом. А утром снова вытягивали машины в колонну и в путь.
В Таринкот прибыли благополучно. Пока афганцы разгружали хлеб, мы подружились с нашими вертолётчиками. Они нам с большой земли привозили водку, правда, за наши "кровные афгани”, которые не всегда понятным для меня путём попадали в наши руки.
-Хочешь слетать с нами на боевые?- спросил меня новый знакомец-вертолётчик.
- Хочу, - ответил я.
Меня обрядили в бронежилет, усадили у открытой двери вертолёта Ми-8, зацепили тросом за крюк (чтобы не выпал). Дверное пространство перекрыли турелью, на которую я установил свой автомат.
- Готово,- крикнул.
Полетели. Это был мой первый полёт на вертолёте. И без того незабываемое впечатление усилилось тем, что земля уходила из-под ног не через стекло иллюминатора, а вот так напрямую - высунул голову и она над землёй, отдельно от "вертушки”.
- Стрелять можно?- кричу сквозь грохот работающих винтов.
- Давай!- орёт штурман.
И я пошёл "мочить” из АКСа чёрт знает куда. Стрелять прицельно просто невозможно. И вдруг "вертушка” как-будто перестала работать винтами и ринулась вниз. Страшное чувство падения в бездну. А тут над самым ухом, перед самыми глазами в огне и дыму начался отстрел неуправляемых реактивных снарядов (НУРСов). Это был настоящий ад! Оборачиваюсь – штурман смеётся. Ну, гад,- думаю,- хоть бы предупредил!
Этим же вечером ротный собрал всех офицеров в палатку (рота располагалась рядом с аэродромом). Солдаты роты стали втягиваться в наркоманию. И немудрено… Афганские мальчишки, вечно снующие между солдатами, продавали всякую дребедень от жвачек до дублёнок. Ну и среди этих товаров был "чарс”- анаша, недорогой и доступный солдатскому карману. И пошёл по солдатским палаткам сладкий дурманящий дымок.
- Что будем делать, мужики?- спросил ротный. Кто-то в шутку предложил:
- Чтобы бороться с этим злом, надо самим попробовать.
Откуда появилась лепёшечка "чарса”- неизвестно, а только забили косяк, подожгли и пустили по кругу. В первый и последний раз курил я анашу и вынес для себя противное ощущение во рту и никакого балдежа в голове. Возможно, благодаря этому меня к этому зелью больше никогда не тянуло.
Настало время возвращаться домой, в бригаду. Там, в бригаде письма от жены, однокашники, попавшие в другие батальоны, поэтому очень сильно тянуло. Возвращение было тяжёлым и запоминающимся. Душманы, обозлённые тем, что мы беспрепятственно доставили хлеб в революционный город, на обратном пути ждали нас, чуть ли не на каждом километре. Частые подрывы машин, нападения на отставшие грузовики и БТРы. Наша рота шла в передовом отряде. По радиостанции услышал, что в колонне подорвался на мине ГТМ (гусеничный транспортёр медицинский), приданный нашей роте. По приказу ротного я подъехал со своим взводом к раскорёженной машине. Бойцы из экипажа ротного БТРа вытаскивали из люка ГТМ механика-водителя или, вернее, всё, что от него осталось. Вместо ног обрубки по колено, кровь хлестала отовсюду – из обрубков, из ушей, глаз, носа. Санинструктор-сержант ввёл ему антидот. Через 3 минуты бедняга умер.
-Санёк, слушай сюда,- устало сказал ротный,- сдаётся мне, что они, скоты, идут прямо перед нами, километрах в двух-трёх и ставят мины. Ну-ка сойди с дороги и вдоль неё по целине проскочи вперёд эдак километров на пять, посмотри, что и как.
Я, не мешкая, вскочил на свой БТР и повёл взвод вперёд. Действительно, через 20-25 минут хорошего хода я увидел двух "духов”, копающихся в песке на дороге. Дико заорав в ларингофоны: "Размах (позывной командира роты)! Я нашёл их!”, ринулся к ним. «Духи”, завидев БТРы, метнулись к водохранилищу, в воду и поплыли на другой берег. Боевые машины остановились у берега, солдаты поспрыгивали и стали вести прицельный огонь по уплывающим, кто стоя, кто с колена. Один с головой ушёл в воду, уже не всплывая, другой, подняв руки, медленно и испуганно выходил навстречу нам. На вид ему было лет 25-28; коротко стриженая голова, небольшая курчавая бородка. Под мышкой, соскочившая с головы чалма. Одет бедно, одежда в дырах и грязи, Затравленный взгляд ждал моего решения. В это время двое солдат тащили ящик с минами, указывая на стоящую вдали "Тайоту”. Сомневаться не приходилось – это минёры. Подъехал ротный. Оглядевшись, понял всё без слов, передёрнул затвор и в упор выпустил весь магазин в афганца. Тот успел только рухнуть на колени, вознеся руки к небу.
Последовала команда "по машинам” и через 3 минуты мы уже шли в колонне. Я ехал на броне и думал: «Правильно ли всё было? Ведь он пленник, он рассчитывал на суд или ещё там на что-нибудь, он был уже безоружный. Вдобавок ко всему бедняк». Но потом вспомнил русского парнишку, который из-за этой гниды стал куском мяса, Нет, ротный поступил верно, ни тогда, ни после я не испытывал угрызений совести в подобных ситуациях. Днем позже погиб зампотех нашего батальона, прилетевшего на вертолёте из бригады для ремонта подорвавшегося БТРа. Его просто расстреляли из придорожных валунов.
Подавленные, мы возвращались в бригаду. О если бы это были бы самые большие потери, выпавшие на нашу долю.… Два месяца мы провели в этом изнурительном рейде, но по возвращению я выглядел загоревшим и возмужавшим, Я имел полное право обсуждать боевые ситуации. По приезде я узнал горькую весть: погиб наш первый однокашник – лейтенант Володя Порохня.
Пока мы ездили по горам, его батальон ходил на прочёску в Кандагар. Володя со своей боевой группой шёл от дома к дому, прочёсывая один из городских районов. Душманский снайпер сразил его наповал, попав из "БУРа” прямо в затылок и размозжив весь череп. Вообщем, не мучился ни секунды, это было на тот момент самая близкая смерть для меня, и я очень сильно переживал её. Написал письмо в училище, сообщил о скорбном известии, просил помянуть и обещал отмстить.

Зачем написал? Я просто вспомнил, как рвался в Афганистан, будучи в училище и хотел дать понять тем, кто готовится к выпуску, что служба здесь не просто не сахар. Служба в Афгане – это постоянная готовность к смерти друзей, близких, к своей смерти, наконец.
А в первый вечер после возвращения из рейда мы сели за стол и поставили две кружки с водкой, накрытые корочками хлеба.… За зампотеха и Володю. А в солдатской палатке появилась вторая кровать, накрытая по диагонали красной материей.
За этот рейд ротному и замполиту послали на "Красную Звезду” за успешное выполнение
задания.
И началась будничная жизнь: наряды, работа в парке и т.д. Ну а я потихонечку изучал, что такое Афган. Афганистан – это забытая богом страна. Народ тёмный и забитый, не умеющий ни читать, ни писать. Живут убого в глинобитных хижинах; им не знакомы ни электричество, ни телевидение, ни газеты, ни книги, Всю свою жизнь они несут на себе желтуху, не считая её за болезнь. Дети, бегающие под ногами, сопливые, в коросте, с признаками или рахита или дистрофии. Причём, родители на это не обращают внимания: помрёт дитя – значит, аллах к себе прибрал, выживет – хвала аллаху. Женщины в Афганистане – предмет особого разговора. На пальцах можно перечесть, сколько раз я видел открытые женские лица. Чадра, паранджа – непременный атрибут женской одежды. В разговоре с афганцем не вздумай спросить, как здоровье его жены. А если тебя это интересует, можешь спросить: «Как здоровье матери Ваших детей?” Вроде бы разница небольшая, а существенная. Можешь иметь одну жену, можешь две, а можешь и три. Лишь бы деньги позволили. А развестись с женой и того проще – надо принародно сказать трижды жене "уходи”. Афганцы – народ гостеприимный и хлебосольный. Всегда усадят на самое почётное место и накормят (может, и не всегда вкусно). Все блюда приносят юноши, ибо женская половина дома всегда закрыта. Правда, мне не раз приходилось видеть любопытные женские личики в окнах; ну так хочется хоть одним глазком посмотреть на этих "шурави” (русских). Спиртное запрещено аллахом, но члены НДПА (народно-демократической партии Афганистана) научились вместе с нами обходить этот закон.
В Афганистане две основных языковых группы – пушту и дари (фарси); последняя очень близка к нашему таджикскому языку, а поскольку всё идёт от тюркского, наши узбеки, туркмены, казахи, киргизы тоже весьма неплохо объясняются с местным населением. Множество племён населяют эту страну. Мне больше всего понравилось гордое кочевое племя – белуджи. Красивые, мускулистые с шёлковистыми волосами, бороды в косичках, мужчины, и, столь же независимые с открытыми лицами, женщины. С седлом лошади и с винтовкой мальчики и девочки этого племени знакомятся в пятилетнем возрасте и до самой смерти не теряют мастерства. Мне приходилось видеть, как глубокий старец – белуджи на расстоянии 50 метров выстрелом из "БУРа” отбил заводную головку у "Ориента”, любезно предоставленного Шурой Рыльщиковым. Моё уважение к белуджи усиливалось тем, что они сохраняли нейтралитет в этой войне, не позволяя втянуть себя в эту авантюру – ни душманам, ни советской стороне. На первых порах мы, русские, старались надавить на них. Но представьте, как с первого выстрела они разбивали триплексы БТРов, когда те не подъехали и на 700 метров к горам, где расположился стан белуджи. Нет, уж лучше мир,- подумали наши начальники. И, слава богу.

…в Афгане умный обогатится, красивый
натрахается, а дурак навоюется….
(Непризнанная мудрость)

Операция началась, как по хрестоматийному учебнику. Поэтому трудно, спустя годы, вспомнить её до мельчайших подробностей, однако очень хочется избежать художественного вымысла.
Наверное, в единичных случаях совпадали суровые предупреждения вышестоящего штаба о серьёзности ситуации в предстоящем рейде с реальной обстановкой. И наоборот. Сухие будничные инструктажи перед выходом в рейд сулили неординарность, а порой и трагичность исхода.
Не в первый раз приходилось "чесать” кварталы Кандагара с вообщем-то простой задачей – выявить склады с оружием (по чьей-то весьма призрачной наводке), провести отлов лиц мужского пола призывного возраста для набора в армию. Ну и, поскольку бригада вошла в город,- третьей задачей являлось обеспечение беспрепятственного прохода колонны "наливников” и других машин по улицам Кандагара. А то обстрелы с гранатомётов стали уж частым явлением.
Мой взвод, как взвод молодого офицера, в очередной раз прикрепили к командиру батальона вместо гранатомётного взвода, традиционно выполняющего обязанности охраны КП батальона.
КП разместился во дворе богатого, но пустующего дома в старом районе города. Организовав охранение и выставив посты, я улучил несколько минут, чтобы осмотреть дом и прилегающий двор.
Дом выполнен из необожжённой глины в два этажа и насчитывал комнат шесть на втором этаже и где-то столько же на первом. Территориально он делился на две половины. По обстановке и по оставленным вещам несложно было догадаться – половины были мужская и женская. Дом был в таком виде, будто хозяева покинули его за полчаса до нашего прихода. Солдаты успели порыться в сундуках, шкафах и тюках. Среди заинтересовавших вещей солдаты отобрали одеяла, подушки, старый однокассетный магнитофон "National Panasonic”, кучу аудиокассет с нудной индо-афганской музыкой, из еды рис, изюм, кислое молоко. Сразу же из всего стали готовить место работы и отдыха комбату, сопровождающим офицерам, мне. А из найденных продуктов предполагалось приготовить вкуснейший афганский плов.
Я обратил внимание, что такая форма экспроприации не шокирует никого из офицеров, включая комбата и замполита. Глупо было бы отказываться от всего этого, ограничиваясь сухим пайком и ночлегом в БТРах.
Ну а я, продолжая свой осмотр, был поражён двором. Стены двора были вровень со вторым этажом дома. Вверху, по периметру стены, можно было ходить, будучи защищённым или же имея возможность вести наблюдение и огонь из амбразур. «Воистину, мой дом - моя крепость!»- подумал я. И в завершение ко всему крепкие деревянные ворота, которые не всякая машина протаранит.
А внешний вид внутренности двора являл собой рай в миниатюре. Посредине маленький бассейн, наполненный прозрачной слегка зеленоватой водой. И множество деревьев – лимоны, дикие апельсины, гранатовые деревья. Ближе к дому – большая глиняная печь – тандыр для выпечки лепёшек. Земля устлана травой, такой редкой для здешних мест. Поскольку вокруг царило утреннее затишье, я позволил себе через ворота выйти на улицу, дабы осмотреть подступы к нашему КП. Моему взору открылась до боли знакомая картина, пришедшая на память по кинофильмам про Багдад, Али-Бабу и сорок разбойников, тысячу и одну ночь, Аладдина, Тахира и Зухру. Ничего, кроме боевых машин и солдат в современном снаряжении, не могло напомнить, что я нахожусь в двадцатом столетии, как, впрочем, и то, что идёт война. Сама мысль о войне казалась абсурдной и неуместной. Можно было бы представить лошадиный топот всадников Чингисхана и Тамерлана, но рёв самолётов, разрыв гранат и орудий, пулемётные очереди никак не вязались с видами старого Кандагара, не тронутого ни цивилизацией, ни войной, как её проявлением.
Я встряхнул головой, освобождаясь от мыслей о бренности этого мира и возвращаясь к проблемам насущным. Организовывая охрану командного пункта, я вроде бы сдаю практический экзамен комбату и самому себе на командирскую зрелость. Итак, на крыше дома наблюдатель с биноклем и расчёт автоматического гранатомёта АГС-17. На каждой из трёх стен двора по одному патрулирующему бойцу – наблюдателю. У закрытых ворот двое солдат. Один БТР – напротив ворот – с двумя пулемётами, направленными на выход. Ещё четыре машины построены в каре. Над внутренней площадкой натянут лёгкий тент от солнца. Это рабочее место командира батальона. Ровно по центру дворика я поставил сержанта с задачей – не выпускать из поля зрения ни одного поста и передавать мне распоряжения комбата. Не дождавшись похвалы от начальства, я сам восхищался своими гениальными решениями. Наконец щенячий восторг схлынул, и я вспомнил о моих ребятах, которые барражируют по улицам города и, конечно же, не в пример мне, занимаются серьёзным делом.
Моя вторая рота спокойно работала, не встречая никакого сопротивления. В первой тоже было всё в порядке. И тут в эфире раздался взволнованный голос командира третьей роты старшего лейтенанта Киселёва Лёши (по кличке Кисель): «Кинжал! Я Раздел! Вышел на Старобазарную площадь! Площадь залита водой и превратилась в болото. Одна коробочка пыталась проехать через площадь и застряла посередине в грязи. Сразу же из прилегающих домов "духи” открыли огонь. Потерь пока нет, но коробочка самостоятельно выйти не может. Кинжал, я Раздел, приём!»
Комбат занервничал, закусал усы, закурил: «Раздел, я Кинжал, из чего стреляют "духи”? Приём.» «Кинжал, я Раздел, стрельба из стрелкового, похоже на ППШ, приём».
Я понимал, чего опасается комбат. Легче лёгкого сейчас замочить беспомощный БТР из гранатомета. Я уже представил себе, как ищут "духи” в своих рядах "базуку” и я не позавидовал экипажу застрявшей машины. Комбат тем временем ругал на чём свет стоит экипаж засевшей в грязи машины, Лёху Киселёва, всю третью роту и всех, кто попадался под руку. Однако через секунды выдал в эфир: «Раздел, у тебя есть на коробочках рабочие лебёдки?» Уверен, что в Афгане никто сразу не ответит на этот вопрос. Во-первых, потому что машины старые, ещё с Монголии, а, во-вторых, никто и никогда этими лебёдками не интересовался. Наступила длительная пауза в ответе. Предвидя этот ответ, комбат запросил остальные две роты о наличии исправной лебедки. Командиры чуть ли не одновременно ответили – нет, нет, нет … И тут мне на ухо шепчет стоящий рядом мой водитель БТРа Муминов: «Таварыщ литенант! У мэня работайт!»
Ну, конечно, этот таджик Муминов – фанат от техники, терпеть не может всякого рода неисправности. У него, наверное, у единственного работают никому не нужные дворники стекла, обогрев стекла, фильтровентиляционная установка, навигационная аппаратура "Квадрат” и вот лебёдка тоже. Я не замедлил похвастаться: «Товарищ майор! У меня работает лебёдка!» Я не просто хвастался, я жаждал спасти БТР и людей; я жаждал подвига и мысленно давно уже примерял на свою грудь все существующие награды. В таких случаях, а их было немало, я говорил себе: «Вот наступил твой час, не упусти свой шанс!»
А сегодня я лишь боялся, что майор откажет мне, опасаясь за мою жизнь. Но тому выбирать не приходилось. Согласно жёсткому комбатовскому инструктажу я должен был максимально приблизиться к застрявшему БТРу, отправить ползком солдата с крюком лебёдки и зацепить крюк за форкоп, затем вытащить боевую машину и вернуться на КП. Уточнив по карте местоположение БТРа, усадив экипаж и десант, я начал движение. Выполняя приказ комбата, я через каждую минуту сообщал, где нахожусь, хотя и проехать надо было не более шести – семи кварталов. И вот я на месте. Перед выездом на площадь я заметил на земле пять – шесть лежащих солдат с третьей роты. Они все были живы, но буквально вмяты в землю. И не мудрено. Щёлканье пуль по броне моего БТРа неприятно холодило спину. «Ну и, слава богу!- подумал,- не надо будет своих вытаскивать из брони». Открыл боковой люк и кричу лежащим: «Мужики! Подлезайте к носу машины, я спущу трос лебёдки, тащите его к вашей машине!»
И ещё не закончив отдавать распоряжения, вижу,- они никуда не пойдут. На лицах запечатлён животный страх от близкой смерти. Ничто, даже угроза расстрелом, не сдвинет их с места. И в ответ на мои команды уже неслись истерические крики: «Никто не сможет доползти дотуда! Мы ещё жить хотим!»
Я ещё крыл их матом, а в голове прокручивал другие варианты. Бросил взгляд на свой экипаж, - зараза истерии уже проникла в их головы, их тела. Мне страшно было представить ту же реакцию, что и у тех, кто лежал на земле и, как, шакал, отказывался идти спасать своих ребят.
И тут я подумал, что не имею пока права посылать своих солдат на явную смерть, ибо каждый из них мог считать, что я бы на их месте не пошёл бы в это пекло. Нет из них никого - свидетелей моей храбрости и мужества, а у меня не было возможности их проявить. Никто из них не мог сказать, что их командир был и не в такой передряге. Ведь я искал случай, и вот… - случай нашёл меня. Что ж, надо пользоваться… Я скинул бронежилет, отстегнул подсумок с патронами, гранаты. Отдав последние указания, назначив за себя заместителя, я через боковой люк скользнул на землю. Всё… Я оторван от внешнего мира, без оружия, с единственной целью – спасти БТР и людей, что в нём находятся. Но теперь я точно знал, что если со мной что-нибудь случится – весь экипаж высыплет на землю, закрывая меня грудью. Именно в этот момент я становился воином в том понятии, которое существует сотни и тысячи лет.
Подполз к носу своей машины. Трос с крюком на конце уже спускался к земле. Я захватил его рукой, зацепил сзади за ремень и пополз по колее, проделанной застрявшим БТРом. До него было метров двадцать, но "духи” заметили меня сразу же. Защёлкали пули над головой. Порой мне казалось, что они задевают волосы, Смерть явственно дохнула мне в лицо, Вот так положеньице. Теперь одинаково опасно было ползти, что вперёд, что назад. Назад даже опаснее – как развернёшься? Захотелось вдруг стать маленькой букашкой, зарыться в землю – и никаких тебе мировых потрясений. Я даже нырнул головой в эту грязную жижу настолько долго, насколько хватило дыхания. А, может, это меня и спасло… Видно "духи” приняли меня за убитого, и это дало мне возможность метров десять проползти беспрепятственно. Лишь потом они опомнились и обрушили шквал огня. И тогда я, уповая на бога, вновь опустил голову в жижу и, как крот, на ощупь попёр вперёд. Много мыслей успело промелькнуть за эти несколько коротких мгновений. Я ругал себя последними словами за мальчишеский поступок, говорил сам себе, что ничего бы не случилось с экипажем застрявшей машины. Отогнали бы стрелявших душманов и в безопасной обстановке вытащили бы БТР. И потом,- зачем мне даже звание Героя Советского Союза, но посмертно?! Я очень захотел жить. Просто жить! Не ради кого-то. Хотелось дышать, есть, пить, не испытывать боли. А потом самому стало до истерики смешно. Ну а как ты вернёшься в исходное состояние, когда принял уже это важное для себя решение? И потом на тебя смотрят со всех сторон – через щели дувалов, через триплексы БТРов. Весь радиоэфир в эту минуту забит вопросами и ответами о тебе,- как он там? У него пока всё в порядке! И последние мысли привели в порядок голову и тело. И вот я у кормы БТРа. Не помню, сколько раз я поднимал и опускал руку с крюком, чтобы зацепиться за форкоп. Мне всё казалось, что "духи” целятся именно туда. Наконец удалось..
Но мне предстояло ещё как-то залезть в этот злополучный БТР, чтобы приступить к операции по вытаскиванию. Пролезть к боковому люку под колёсами было невозможно, ибо машина по брюхо сидела в грязи. Пришлось вылезать из такой "приятной” наезженной колеи и, огибая БТР с правой безопасной стороны, пробираться к люку. Видно, бог мне помог выполнить этот манёвр без последствий, если не считать ободранные в кровь локти и колени. Но разве можно это принимать во внимание, если на кону стояла моя жизнь. Всё остальное промелькнуло как в быстром немом кино, быстрые короткие команды в эфире и четыре мотора двух БТРов начали битву за жизнь машины и экипажа, А я, уверенный в неизбежной победе, восторженно, но с внешней невозмутимостью, ловил на себе восхищённые взгляды сидевших в бронемашине солдат. Как же! Спаситель! Предвкушение торжественного доклада комбату о выполненной задаче распирало меня. Выйдя двумя машинами в безопасное место, я спешился вместе с остальными, дал команду отцепить крюк, собрать лебёдку. Осмотрел машину свою и другую. По два колеса были пробиты на обоих БТРах, но компрессоры уже качали в них воздух и приводили "броню” в боевое состояние. Подлетел командирский БТР капитана Киселёва. Рыжий исполин облапил меня мужскими объятьями, чмокнул в щёку и сказал: «Шура! Спасибо тебе! Пузырь с меня!» И ещё раз хлопнул по плечу.
Чёрт побери! Приятно ощутить такую грубую, но от всего сердца благодарность от кавалера двух орденов Красной Звезды, трижды раненного в этой стране мужественного человека.
Окрылённый я тронулся на КП батальона. Воображение уже рисовало летящий в Москву наградной лист, где обязательно должны быть такие строки: «… и тогда лейтенант N., рискуя своей жизнью для спасения экипажа машины, лично пробрался к БТРу и умелыми действиями вытащил его из-под огня, проявив при этом образец мужества и героизма…»
«Дурак! Безмозглый дурак! Балбес!»- брызжа слюной, кричал на меня комбат, - «Какое ты имел право принимать такое решение? У меня же солдат четыре сотни, а командиров взводов по пальцам перечесть.… А ты подумал о последствиях для всех и для меня, если бы ты погиб? Пацан! Погеройствовать захотелось? Хрен тебе, а не представление к награде! Мальчишка в погонах!!!
Я стоял навытяжку, сжимая кулаки и еле сдерживая слёзы гнева и ненависти. Вот сволочь, вот гад, за что он меня так! Хоть бы спасибо сказал.
Вместо этого… Кру-гом! Шагом – марш!
И уже когда я стоял во дворе и нервными движениями прикуривал с