|
05:00
Встань и иди
|
Николай Кикешев «Встань и иди. (...из чулана) Афганская эпопея спецназа ГРУ. В джелелебадский батальон спецназа капитан Григорий Боков прибыл в середине апреля 1984 года на должность начальника штаба. На штабиста Григорий был мало похож: рослый, широкой кости, физически сильный, с повадками армейского разведчика, готового в любой миг к встрече с опасностью. Русые жесткие волосы, глубоко посаженные глаза с прищуром выдавали в нем казачью кровь... Оформив документы на боевой выход группы старшего лейтенанта Щебнева, Боков зашел с ними на подпись к комбату: – Товарищ майор, разрешите и мне сходить в засаду. Пора самому попробовать хлеб разведчика. Зубов одобрительно посмотрел на него, ответил: – Скажи прямо: решил отметить день рождения по-афгански? Если память не изменяет – завтра двадцать восемь стукнет? – Точно так, – ответил Григорий. Ему польстило, что комбат запомнил и такую дату в биографии своего начштаба. – Хорошо, пойдешь стажером у Щебнева. Не смотри, что взводный. Вадим – опытный разведчик. У него есть чему поучиться. Решение комбата несколько расстроило, но Григорий постарался не подавать виду. «Все нормально, – подумал он с иронией. – Иди и в засаде доказывай, что ты старше по званию, а значит, умнее. Амбиции тут ни к чему». Покончив с бумагами, тут же направился в казарму первой роты, переоборудованную на скорую руку из складского помещения. Взвод Щебнева уже переоделся в зеленую форму царандоя. Но многих солдат можно было принять за афганцев лишь с очень большой натяжкой: демаскировали белесые брови, выгоревшие до пшеничного цвета усы. У Щебнева блеклая растительность тоже сильно выделялась на продолговатом, черном от загара лице. Выслушав доклад, Григорий потрогал недорогое грубое сукно мундира, в котором поджарый стройный взводный выглядел несколько мешковато, спросил: – Маскарад этот зачем? – Это мы под «зеленых» косим, – ухмыльнулся тот, – все хотим кого-то убедить, что с «духами» воюют правительственные войска, а мы здесь пляшем гопака и чиним трактор местный. – Заметив на лице Григория некоторую растерянность, он тут же снисходительно добавил: – Да вы не волнуйтесь, товарищ капитан, мы вас мигом переоденем. Этого добра у нас навалом. Обычное дело. Соберем, что надо. – Он оглянулся, зычно крикнул: Иванов, ходи ко мне! С помощью солдата Боков переоделся в новенькую форму и начал собирать все необходимое для боя, стремясь унять мелкую противную дрожь в руках. Она появлялась каждый раз, когда принимался за рискованное дело, как у спортсмена перед стартом. А тут не старт – первый бой. И чем он закончится – никому не ведомо. В ящике с боеприпасами рука инстинктивно потянулась к пулеметным рожкам. «Они хоть и тяжелее, зато патронов больше», – подумал он и начал распихивать пластмассовые магазины по карманам нагрудника. Еще один боекомплект положил в десантный рюкзак. Лишь когда рассовал по кармашкам гранаты, успокоился, ощутив тяжесть металла. В этой своей ненасытности он ничем не отличался от всех новичков. Собираясь в бой, они мыслят верно: чем больше прихватил патронов, тем выше вероятность вернуться живым. Хотя в афганской войне, без передовой и тыла, действовали свои законы, и можно было погибнуть, даже не выходя за территорию части, от разрыва реактивного снаряда или метко пущенной с гор душманской пули. Война шла по всей стране в самой гуще народа и только по ей ведомым законам. Кто друг, а кто враг – понять было трудно. Очень часто бывшие враги становились друзьями, а товарищи по оружию – противниками. Рядом с Григорием экипировался рядовой Иванов. По тому, как солдат косил глаза, наблюдая за действиями бывалых сослуживцев и стараясь даже в жестах подражать им, как не очень ловко снаряжал магазины, нетрудно было догадаться: он тоже идет в свой первый бой. В район засады группа прилетела на двух вертолетах. Сквозь свист лопастей Григорий сразу различил дробный стук крупнокалиберного пулемета. Чаще и сильнее забилось сердце. Но волнение было напрасным: мятежники строчили не по вертолетам, а по кишлаку, прилепившемуся к подножию крутой горы. – Это Наранг, – пояснил Щебнев, когда они перебегали к зарослям кустарника. – Здесь бандами командует Навагуль. Интересная личность. Когда-то был сельским кузнецом, уважаемым в кишлаке человеком. Народная власть послала его к нам учиться в общевойсковое училище. Вернулся офицером. А когда Амин начал уничтожать и правых, и виноватых – переметнулся к душманам. Сейчас командует фронтом исламской революции… Научили на свою голову. В голосе взводного промелькнули нотки то ли зависти, то ли обиды. Он вдруг крикнул солдату со светлым чубом, выбившимся из-под высокой фуражки: – Ну, Кравцов, ты уже закурил! Что, пять минут потерпеть не можешь? – Оглядевшись, вдруг примирительно продолжил: – Ладно, давай и нас угощай. Он взял протянутую пачку «Мальборо», щелкнул пальцем по дну. Из нее аккуратно наполовину высунулась сигарета. – Угощайтесь, товарищ капитан. – Не курю, – мотнул головой Григорий. – А я пристрастился, – без особого сожаления ответил Щебнев. Он достал из коробка спичку, чиркнул резко по брюкам на ляжке, и сера занялась рыжим огнем. Прикурив, блаженно затянулся дымом, и продолжил: – Недавно караванчик взяли, сигаретами разжились. Кое-что и нам с войны перепадает. Он еще несколько раз жадно затянулся, сплюнул, раздавил сигарету о каблук, бросил сплющенный окурок на землю, растер его в пыли и лихо скомандовал: – Всё, мужики, вперед! Спецназовцы вышли в район засады, но всю ночь бодрствовали зря: каравана не было. Ранним утром снова застрочил по кишлаку душманский пулемет. Был по каждому, кто осмеливался выйти из дувала. – Напрасно мы здесь лежим, – сказал Боков. – О нашей засаде уже в самом Пешаваре знают, коль такие глаза видели, как мы высаживались. Может, пулемет снимем? Щебнев промолчал. То ли прикидывал, как это лучше сделать, то ли надеялся, что начальник штаба не будет больше приставать со своей идеей. – Давай снимем его, к черту, чтобы жить людям не мешал, – настаивал Григорий. – Он никак не мог взять в толк, почему Щебнев сразу не послал туда группу захвата. Такой трофей бы раздобыли! – Комбат не разрешит. – Запроси! – Стоит ли запрашивать, когда я и так знаю – не разрешит, – уверенно ответил Щебнев. – У нас другая задача… – Запроси! – требовательно повторил Григорий. Радист связался с батальоном. Майор Зубов с предложением Бокова согласился на удивление быстро. Он уже тоже не верил в затею с засадой и хотел, чтобы с боевого выхода подчиненные вернулись не с пустыми руками. Щебнев развернул карту, начал определять маршрут. – Поднимемся вот по этому гребню, – предложил он Бокову. – Тут тропа обозначена. Три часа вверх, три – вниз: за ночь и обернемся. А вообще, чего мы головы ломаем: схожу в пограничный батальон, попрошу пару проводников. Они здесь каждую тропу знают. – Как пограничный? – удивился Григорий. – До границы добрых три десятка километров. – Товарищ капитан, – в голосе Щебнева снова появились снисходительные нотки, – граница не там, где нарисована на карте, а где стоят пограничные батальоны. Я раньше тоже удивлялся: и чего это наши братья афганцы границу не перекроют? Бац, бац и готово. А когда разобрался, понял: граница-то по горам проходит. А в горах хозяева – душманы. Вот такие пироги. Боков и верил, и не верил тому, что говорил взводный. Но этот пулемет, безнаказанно строчащий по кишлаку вторые сутки, пограничный батальон чуть ли не в центре страны – всё это свидетельствовало о том, что Щебнев недалек от истины. К 1984 году оппозиция при поддержке исламских фундаменталистов, США и других стран НАТО хорошо вооружилась, окрепла в боях и контролировала большую часть Афганистана. Щебнев вернулся с двумя афганскими пограничниками. Как только стемнело, взвод цепочкой потянулся к хребту. Григорий сразу заметил, что они забирают левее намеченного маршрута, предупредил взводного: – Слушай, мы что-то сразу блудить начали. – Не волнуйтесь, товарищ капитан, – уверенно ответил тот. – Там, где легко пройти, можно и на мину наскочить. Мы пойдем другим маршрутом. Он труднее, зато безопаснее. Григорий промолчал, только недоуменно пожал плечами. Может, Щебнев и прав? Но мог бы посоветоваться. Вскоре пологий склон вздыбился, и без помощи рук трудно было даже удержаться на скалах. В кромешной темноте разведчики с трудом отыскивали в них расщелины, хоть какую-то опору для ног и медленно, словно огромные неуклюжие улитки, ползли вверх по каменной стене. Цепочка растянулась, и в ночи мерцали фонарики заблудившихся. За намеченные три часа добрались только до середины склона, а солдаты уже валились с ног от усталости. Над горной грядой светлела закраина неба, предвещая скорый рассвет. «Мы не успеем! – встревожился Григорий и посмотрел на Щебнева. Тот притих, измученный тяжелым подъемом, как и его подчиненные. Не было уже в нем прежней уверенности и командирской лихости. – Может, пока не поздно, повернуть назад? – подумал он, но тут же прогнал крамольную мысль. – До хребта – рукой подать. Нельзя же, чтобы «духи» безнаказанно издевались над людьми. Только вперед!». Подъем стал более пологим. Боков наткнулся на небольшое углубление, обложенное камнями. – Окоп! – шепнул он взводному. Сложили его давным-давно: камни уже покрылись бурыми пятнами въедливого мха. Видимо, этот окоп не один век служил укрытием. Григорий судорожно сжимал автомат, ожидая пулеметной очереди. Но гора настороженно молчала. В следующем окопе он увидел брошенные в впопыхах спальные мешки, еще хранившие человеческое тепло. – Вспугнули! – сплюнул от досады Щебнев. – Ничего, с тяжелым пулеметом они далеко не убегут. Он взял с собой отделение разведчиков и скрылся за хребтом. Вскоре вернулся, издали махая рукой, тревожно крикнул: – Товарищ капитан, там «духовский» лагерь! Боков даже обрадовался. Они ведь карабкались на эту гору, чтобы встретиться с мятежниками. Он еще не знал, что забрался и на одну из вершин своей собственной судьбы, которая располовинит жизнь на ту, когда учился стрелять по безответным мишеням, и новую, когда начнет убивать себе подобных. В любое мгновение он мог сорваться с этой высоты и улететь в небытие. – Пойдем, посмотрим. – Нас «духи» специально сюда заманили, – пояснил на ходу Щебнев. – Есть у них такой приемчик – нашего брата на «живца» ловить. Пулемет был приманкой. Мы на него и клюнули. С высоту было хорошо видно, как в котловине между приземистыми, с бойницами вместо окон зданиями бегали люди, собирались в группы. Не раздумывая, Григорий сказал: – Здесь полно окопов. Занимаем оборону, наведем на лагерь авиацию. – Авиацию-то вызвать можно, – недовольно возразил взводный, – но пока машина завертится, часа два пройдет. А «духи» уже через час будут здесь… Пока не поздно, лучше смыться отсюда. – Как смыться? – опешил Боков. Он даже представить не мог, что будет, словно трусливый заяц, убегать от мятежников: – Надо оборону занимать и срочно вызывать штурмовики! – Ну что ж, будем драться, – нехотя согласился взводный. Ему эта затея сразу была не по нутру, но перечить начальству не хотелось. Когда они вернутся в батальон, Боков всегда сможет припомнить ему неуважительное отношение к своему мнению. Комбат их предложение обдумывал долго. Видимо, советовался с офицерами разведотдела армии. И все же решение утвердил. – Теперь еще бы у погранцов подмогу попросить, – сказал Щебнев и связался по радио с ретранслятором. Оттуда прилетела радостная весть: «Ждите, к вам поднимется афганская рота». Щебнев повеселел, снял рюкзак, расстегнул куртку и лег на брошенный мятежниками спальный мешок, подставив теплым солнечным лучам широкую грудь с мощными мышцами, закрыл глаза. Григория эта вольность взводного насторожила. Он огляделся. Вокруг лежали солдаты, измученные ночным подъемом. Многие из них спали. «Что за наваждение? – подумал с тревогой. – Душманы вот-вот будут здесь, а они раскисли». – Слушай, Щебнев, приведи своих подчиненных в порядок. Надо оборону готовить, а они разлеглись, как тюлени на лежбище. – Товарищ капитан, вы не волнуйтесь, – не открывая глаз, ответил тот. – Окопы нам «духи» уже оборудовали. Полезут – порежем как полагается. Вы бы тоже минут пять вздремнули. Усталость как рукой снимет. – Ты хоть охранение выставь! – Сейчас сделаем… Иванов, вниз и наблюдать за «духами»! – крикнул он, не поднимая головы. – Будут подходить – предупредишь! Солдат вскочил, покорно сказал: «Есть!» и побежал по скату горы, не пригибаясь, словно все напасти ему ни по чем. Тю-у-у-ув! – тонко и протяжно пропела в утреннем воздухе первая пуля. Но никто даже не пошевелился. Или спецназовцы делали вид, что не для них она предназначалась, или доконала людей неимоверная усталость. Григория удивило это олимпийское спокойствие подчиненных Щебнева. В душе начала закипать злость. Он понимал, происходит что-то неладное, что может плохо кончиться, и не знал, как поступить. Взять командование группой на себя? На такого права он не имеет. Он стажер, обязан подчиняться Щебневу. А может, действительно, зря нервничает? Но когда тонко протяжно пропела на излете вторая пуля, не сдержался, зло крикнул: – Товарищ старший лейтенант, в конце концов, вы будете командовать? – Выскочив из окопа, начал прикладом автомата тормошить спящих: – В укрытие! Разлеглись, как тюлени на лежбище. – Чего деретесь? – сонно пробурчал рядовой Кравцов, смахнув нависшую на глаза русую челку. – Если страшно, так и скажите. А мы привычные. Третья пуля ударила возле ноги Бокова, взметнул фонтанчик пыли. Он отскочил от него словно от змеи, прыгнул через бруствер, затаился, дико озираясь. Его примеру последовали разведчики, разбежались по окопчикам. На ровном пятачке остались лежать только брошенные рюкзаки. Вылет штурмовиков и обещанных вертолетов задерживался. Щебнев оказался прав. – Чем здесь отсиживаться, – сказал он, – лучше возьму я отделение и поищу пулемет. Не могли «духи» далеко убежать: спрятались и ждут подмоги. – Смотри сам, – ответил Григорий. Его немало удивило это решение взводного: то хотел убежать с хребта без боя, то готов лезть к черту на рога. Но как только Щебнев поднялся из окопа, пуля шмякнулась рядом с ним. – Стоп! Никуда не ходить! – резко сказал Боков. Щебнев спрятался за бруствер, огляделся: – Вон, видите, товарищ капитан, седловину, где хребет соединяется с горным массивом? Оттуда и стреляют. – Он промолчал, а затем сконфуженно добавил: – Зря мы полезли за этим дэшэка. Нарушили правила. – Какие правила? – не понял Боков. – Да самые простые: не лезть на рожон, если тебя не заставляют лоб под пули подставлять. Здесь все воюют исподтишка, по-партизански: «духи» засады устраивают, наши колонны бьют, а мы их караваны перехватывает. Они нам дороги минируют, а мы им – тропы. Так вот и воюем. – Щебнев помолчал, а затем решительно добавил: – Я прилетел сюда защищать афганский народ от империалистов, а оказалось, что здесь идет междоусобная драчка за зоны влияния, за власть. В Афганистане никогда особо не считались с кабульскими правителями, а мы решили им еще и свои порядки навязать. У англичан не получилось, и у нас ничего не выйдет, как бы мы тут рогом ни упирались. Если у НДПА согласия нет между халькистами и парчамистами, то откуда ему в провинциях взяться? Здесь каждый бай – хозяин. Тот же Ахмад Шах Масуд собрал себе войско, засел в Панджшере и никого не признает. А в этих горах, – взводный махнул рукой в сторону белых шапок Гиндукуша, – люди вообще не знают, что творится в стране. А мы все талдычим: социалистическая революция, социалистическая революция. Григорий оборвал сетования взводного: – Получается, что никто этого не видит. Один ты такой зрячий. – Все в нем протестовало против слов Щебнева. Да, трудно. Да, опасно. Но чтобы зря советские солдаты здесь мучились – с этим он согласиться не мог. Он, как и тысячи других, добровольно поехал на эту войну, потому что свято верил: идеалы коммунизма, которым поклонялся, обязательно станут дорогими и людям сурового горного края. И он был готов защищать их выбор с оружием в руках. Щебнев уловил сарказм в голосе начальника штаба, пояснил: – Я ведь в Афгане по второму заходу. Первый раз прилетел в Кабул в декабре 1979-го. Люди нас цветами забрасывали, надеялись, что поможем потушить огонь гражданской войны. А мы в него еще маслица подлили. Кокнули узурпатора Амина, посадили в Кабуле послушное правительство, чуть ли не к каждому должностному лицу своего советника поставили. Должны были перекрыть границу, но растолкали войска по городам, втянулись в междоусобицу и наплодили врагов столько, что уму непостижимо. Теперь только самые ленивые крестьяне в нас не стреляют. Мясорубка войны работает, а остановить ее некому. Проще ведь талдычить: все нормально, товарищи. Наши доблестные воины высаживают аллеи дружбы, строят школы афганским ребятишкам. А о том, что «черный тюльпан» постоянно переполнен трупами, молчок. Даже погибших не дают по-человечески похоронить. Все тайком да с оглядкой. Вот потому и не хочется зря рисковать, когда не знаешь, за что жизнь свою отдаешь… Взводный умолк, вгляделся в ближайшую горку и взволнованно сказал: – Сейчас, товарищ капитан, «духи» на нас попрут. Григорий посмотрел в ту сторону. На хребте, слева, метрах в четырехстах от взвода, мятежники занимали вырытые заранее окопы. Протрещали первые автоматные очереди. Пули так близко засвистели, что Григорию захотелось слиться с этой каменистой землей. Почувствовав, как ракушечник больно колет щеку, поднял непослушную голову и поразился увиденному: к ним бежали несколько человек. Как раз с той стороны, где находился наш пулеметный расчет. Но на солдат они похожи не были, и Григорий настороженно спросил: – Щебнев, кто это к нам несется справа? – Наверное, наши, – неопределенно ответил взводный. Но Григорий уже начал различать бородатые чужие лица, и из его горла вырвался тревожный крик: – Душманы – справа, огонь! В руках мелкой дрожью забился автомат. Пули пролетели над головами атакующих, не причинив им вреда. Мятежники попадали на землю, заползали, отыскивая укрытия, не прицельно постреливая. Замешательство среди атакующих подействовало на Григория успокаивающе. Он быстро установил прицельную планку на единичку, выровнял прорезь и мушку, плавно нажал на спусковой крючок. Четко белеющая среди жидких кустиков чалма резко опустилась и больше не двигалась. Григорий перехватил автомат на следующую, выдохнул и дал вторую короткую очередь. Расстояние было слишком мало, чтобы промахнуться. Нападавшие поползли назад, оттаскивая убитых и раненых. И только теперь, словно очнувшись, застрочил по ним наш пулемет. «Слава Богу, живы! – обрадовался Григорий. – Значит, еще повоюем». Ободренный первым успехом, Щебнев радостно крикнул: – Отлично вы, товарищ капитан, с «духами» разделались. Это их излюбленная тактика: одна группа занимает выгодную позицию и прижимает огнем к земле, а вторая – по ложбинкам подбирается поближе и забрасывает гранатами. В этот раз у них не получилось. Однако ситуация на хребте складывалась не в пользу спецназовцев. Мятежники незаметно перебрались на более близкую позицию, заняли карниз, с которого взвод был виден как на ладони, и открыли прицельный огонь. «Всё, приплыли, – подумал с тревогой Григорий. – Сейчас нас начнут истреблять». По нервам резанул истошный крик: – Патроны кончились! Иванов, рюкзак подай! Повинуясь ему, солдат выскочил из окопа, заметался по пятачку, расшвыривая рюкзаки, а вокруг него пули взрывали фонтанчики земли. Боков тоже решил выручить разведчиков, вытащил из нагрудника три магазина, разбросал их по ближним окопам. Щебнев взволнованно сказал: – Товарищ капитан, если не уйдем, тут нам крышка будет! Вниз надо! – С такими молодцами и от «духов» убегать? – ободряюще улыбнулся ему Боков. – Сейчас наведем авиацию, и с ним только пух полетит. Лучше усиливай пулеметный расчет, чтобы его не отрезали. Под прикрытием огня туда побежал рядовой Кравцов с двумя солдатами. Натиск мятежников ослаб. Григорий воспользовался передышкой, приложился к фляге. В ней было всего три глотка воды, и он не смог утолить жажду. Расстроило и то, что не было авиации. Щебнев «висел» на радиостанции, вызывал вертолеты. Ему обещали, что вертушки уже на подходе, но горизонт оставался чист. Начинало припекать солнце. Оно зависло в зените, и в перегретом ядовитыми лучами воздухе листья, трава вяло поникли, дожидаясь спасительной прохлады ночи. Наконец авиаторы потребовали: – Обозначьте свой передний край! Вертолеты – на боевом курсе. Солдаты быстро разбросали вокруг опорного пункта дымовые шашки и от них потянулись вверх оранжевые клубы. Высоко в небе появились две черные точки, и по склону хребта, занятого мятежниками, взметнулись редкие разрывы. – Толку от такой бомбежки, как от козла молока, – зло заметил Щебнев. – Это расчет на слабонервных. Он тут же вышел на связь с авиаторами, недовольно прокричал в микрофон: – Нам такая поддержка не нужна! «Духи» как стреляли, так и стреляют. – Сейчас подойдет еще одна пара, – заверили авиаторы. – Пора бы и афганской роте подойти, – посмотрел на часы Григорий. – Вряд ли мы их дождемся, – засомневался Щебнев. – А я что-то наших проводников не вижу. – Проводники?.. Да они слиняли, как только заваруха началась. – Как слиняли?! – опешил Григорий. Это предательство поразило его до глубины души. – Товарищ капитан, нам тоже надо спускаться, – настаивал взводный. – Слушай, куда мы пойдем? Здесь мы как у Христа за пазухой: «духи» наскакивают, но сделать ничего не могут. А побежим – по одному перещелкают. Их разговор заглушил мощный рев двух пар Ми-24. И тут же кассеты на подкрылках занялись рыжим огнем. В расположении мятежников взметнулись сизые облака разрывов. Опасаясь следующего прицельного удара с воздуха, они подползли ближе к оранжевым дымам. Ракеты рвались совсем близко, и Григорий чувствовал, как барабанит по спине крошево земли и каменных осколков. Вертолеты кружили над горами, освобождаясь от боекомплекта, наносили удар за ударом по лагерю и позициям мятежников. – Всё, будем отходить, пока «духи» не очухались, – сказал решительно Щебнев. – Я вызвал «ми-восьмой». Место сбора – внизу на плато. – Вызывай сюда пулеметчиков, – сказал Боков. – Зачем? Пусть спускаются самостоятельно. Их там шесть человек. Будет отходить россыпью. Григорий согласился. Его сейчас больше волновало другое – кому-то надо прикрывать отход. Но Щебнев с самого утра мечтает, как сбежать с этого злополучного хребта. Рисковать жизнями подчиненных не хотелось. Поэтому сказал: – Уводи людей, я прикрою. – Вы? – удивился Щебнев. А может, не удивился, может, обрадовался, что назначать никого не надо. – Разрешите и мне остаться, – попросил его Иванов. – Оставайся! – сказал взводный на бегу. – Уходим!!! Мятежники попытались было броситься вдогон, но Григорий остудил их пыл короткими очередями. Ему вторил автомат Иванова. С этого момента они стали главной помехой и главной целью снайперов. Пули роились, впивались в камни, и сладковатая пыль горелого ракушечника скрипела на зубах, лезла в ноздри. Но звуки, запахи боя больше не страшили, а вызывали какое-то неведомой ощущение силы. Минут двадцать они не давали мятежникам выйти на хребет. Григорий посчитал: этого времени взводу достаточно, чтобы отбежать на безопасное расстояние, и тоже решил выбираться из окопа. Поискал глазами, где можно укрыться после броска. Заметил небольшой камень, за которым начинался провал. Но от этого маршрута отказался: «Побежим вниз – сядут на плечи и не отцепятся». Он присмотрел другой маршрут, который позволял удерживать преследователей на расстоянии. Там кустарник был погуще – можно в нем затеряться и низом выйти к пункту сбора. Даже наметив путь отхода, медлил, не хотел покидать окоп. В нем он чувствовал себя в безопасности: душманы рядом, но «достать» его не могут. Ничего у них не получается. А стреляют только для острастки. Ждут, когда они с Ивановым вылезут и побегут. Но их ждут и свои. Пощупал, на месте ли гранаты, пересчитал магазины. Четыре были путы, три бросил солдатам, когда началась суматоха. Еще пять полных. Когда начал высовываться из-за камней, все в нем сжалось, захолодило грудь, словно он окунался в ледяную купель, хотя жаркое солнце накалило воздух до полусотни градусов. Крикнул солдату: – Иванов, отходи! Беги наискосок, к кустарникам. И подбери рюкзак. Какой-то растяпа бросил. – Есть! – послушно ответил тот, не колеблясь, перемахнул через бруствер, подхватил за лямку рюкзак и скрылся в кустарнике, а Григорий строчил короткими очередями по карнизу, прикрывая его отход. «Вот теперь пора и мне», – решил он, сжался в пружину, прыгнул, метнулся вправо, влево. Несколько пуль обогнали, когда запетлял среди увядших кустов. Упал, откатился к небольшому камню, дал ответную очередь. Услышал, как что-то с шумом покатилось вниз. Неужели Иванов? Окликнул солдата. – Рюкзак покатился, – ответил тот виноватым голосом. – Сейчас поищу. Перебегая, падая, Григорий все ниже спускался по склону, а за ним спускались мятежники. Но пули облетали его. Подумал, что решили взять живым. Склон вдруг круто оборвался. Боков остановился в растерянности, не зная, что предпринять. Никто не учил лазить по скалам. Но безвыходность положения заставила проявить смекалку. Заметив небольшую террасу, тянувшуюся вдоль обрыва, не раздумывая, пошел по ней, прижимаясь грудью к скале, рискуя сорваться в пропасть. «Щелк… Щелк!» – глухо ударяли с камень пули. «Из-за реки стреляют!» – догадался Григорий. Почти двухметровое распятие – хорошая цель для снайпера даже на большом расстоянии. Благополучно миновав обрыв, он снова попал под огонь своих преследователей. В очередной раз попытался сменить позицию, но тело не подчинилось ему. Оно стало чужим и неподвластным. Сердце бешено колотилось, словно хотело выпрыгнуть из ставшей тесной груди. По мышцам разлилась свинцовая тяжесть. Начинался тепловой удар. Из полузабытья вывела автоматная очередь. – Фью-ить, фью-ить, фью-ить, – непоседливыми синичками пролетали над головой пули. Но Григорий не кланялся им. За день боя привык к посвисту свинца, как привыкают к холоду и жаре. Жажда притупила ощущение реальности, и чудилось: не афганские горы, а родные с детства кубанские степи бегут к горизонту, не пули свистят, а птицы резвятся в юной зелени ракит. Каждая клеточка большого, крепкого, но обезволенного жаждой тела просила влаги. Узловатые пальцы инстинктивно потянулись к пластмассовой литровой фляге, цепко схватили ее, поднесли горлышко к сухим, запекшимся губам. Он исступленно тряс флягу, надеясь, что потечет из нее хотя бы малая живительная струйка. Но чуда не произошло. Фляга была совершенно пуста. С трудом оторвался от горлышка, облизнулся, надеясь, что хоть на губе остался влажный след. Шершавый язык подчинился нехотя, словно чужой, как и все изможденное жаждой тело. Повесил безполезную флягу на пояс. Сквозь красные круги в глазах с трудом различил белую чалму, прицелился, но никак не удавалось затаить дыхание, чтобы сделать точный выстрел. Все глотал и глотал открытым ртом горячий воздух и не мог отдышаться. Зло нажал на спусковой крючок и, как огрызается загнанный и обезсиленный зверь, дал в ответ короткую очередь. «Может, забиться в какую-нибудь нору и отлежаться до вечера?» – вкралась крамольная мысль. Но тут же отогнал ее: – Встань! Тебя же будут искать. Еще кто-нибудь из-за тебя на пулю нарвется». Встал и побрел, не разбирая дороги, вниз. В желудке запекло, словно там кто-то раздувал раскаленные угли. От боли потемнело в глазах. Лихорадочно пошарил вокруг дрожащими руками, вырвал клок травы, сунул в рот и начал исступленно жевать. Трава была сухая, жесткая, горькая на вкус и не утоляла жажду. Впервые подумал, что проще умереть, чем терпеть эти муки. Ноги ослабли, и он упал, покатился по склону. Подумал: «Может, пуля опрокинула?» Мысленно ощупал себя. Болели сбитые в кровь руки, ныли стертые новыми ботинками ноги, жгло исцарапанное о камни лицо и сильно пекло внутри. Внизу в ярких лучах полуденного жаркого солнца маняще серебрились воды Кунара. Миллионы, даже миллиарды литровых фляжек протекали мимо, но Григорий понимал, что до реки ему уже не дойти. Последние силы покидали его разбитое тепловым ударом тело. Но вдруг, вопреки разуму, он встал, и негнущиеся ноги сами понесли к заветному бугорку на плато, где должна была собраться вся группа. Слезы безсилия застилали глаза, и сквозь их радужную пелену Григорий вдруг различил очертания вертолета. Он опускался на плато, взвихривая пыль, как раз там, где условились. – А как же я? Я не могу идти! – вырвалось из груди, словно его могли услышать внизу. Постояв минуты две, вертолет начал медленно подниматься и улетел в сторону Джелалабада. – Без меня?!. Нет, нет… не может быть. Они не могли меня бросить. Они ищут меня!.. Но почему вертолет все тоньше и меньше? Григорий почти физически ощутил, как обрывается невидимая нить, связывавшая его с подчиненными. – А-а-а-а! – вырвался крик отчаяния, и неведомая сила подняла его. Он побежал, словно можно было догнать вертолет. Добежал до небольшого каньона, скатился по крутому откосу вниз, запрыгал по вымоинам. Упал, даже не поняв, как это случилось. Может, потерял сознание, потому что привиделось другое, далекое лето его детства, и он в коротких штанишках скачет на гибкой лозине по улице в родной станице Крымской. Подбежал к колонке, нажал рычаг, и мощная струя воды ударила в землю. Оставалось только нагнуться и оторвать кусочек струи губами. Но какой-то другой мальчишка, знакомый до завитков волос на затылке, наклонившись, пил эту воду. Пил, разбрызгивая струю, и алмазные капли разлетались по его лицу, мочили рубашку. А рядом стояла молодая, высокая казачка, его мама, самая красивая мама на свете, и радостно улыбалась… Он очнулся, рванул задубевший ворот куртки и снова впал в забытье. Теперь уже другой мальчик, а может, тот же, только повзрослевший, разбежался и прыгнул в тихую заводь Москвы-реки, долго плыл, то выныривая, то исчезая под водой. Неужели может быть столько воды, что ее невозможно выпить? Что она может обнимать тебя и ласкать прохладой! И неужели может быть что-либо прекраснее этой ласки? Лежать на камнях было неудобно. Он очнулся, посмотрел на пустынное небо, на солнце, такое жгучее и ненужное. Заставил себя подняться и идти. «Фью-ить, фью-ить!» – просвистели пули. Он уже знал: они его не достали, раз просвистели. Кто-то другой, всевластный, снова толкнул его в спину, оглушил чем-то мягким по голове, и он плашмя растянулся на дне каньона и увидел еще один сюжет из прежней жизни. Он идет во главе роты среди забайкальских сопок-голышей, а пороша все сыплет и сыплет, больно стегает по лицу. От ее холодных колючек почему-то становится радостно и весело. Он достает флягу и пьет чай. Кипяток обжигает, но он не может оторваться от горлышка. Вдруг плывет, глотая живительный сок Карпат, и не может утолить жажду. Так он шел к плато, в бреду и безпамятстве. И только на бугорке, где было назначено место сбора группы, обезсиленно упал: дальше идти было некуда! Огляделся вокруг. Никого! До замутненного сознания дошло, что на этом голом пупке он один на один с мятежниками и, может, жить ему осталось считанные минуты. «Если ранят – живым не дамся!» – решил он. Достал из нагрудника гранату, погладил ее зеленые бока, оставляя на краске грязный пыльный след с бурыми пятнышками сукровицы, сочившейся из пальцев. Верил и не верил, что этот металлический цилиндр, начиненный взрывчаткой, оборвет его жизнь. Отогнул усики, выпрямил их, попробовал, легко ли проходит через отверстие запала, чтобы и обезсиленной рукой выдернуть чеку, и положил гранату за пазуху. Больше всего боялся попасть к мятежникам живым. Он уже наслушался рассказов о их зверствах и понимал, что пощады ему не будет. «Лучше смерть от своей гранаты, чем от “духовского” ножа. А заодно и еще пару врагов вместе с собой на тот свет прихвачу, – подумал с каким-то садистским наслаждением. – К тем пяти в придачу, которых лично уложил». Это соотношение его устраивало, и стало спокойнее, легче ждать своей последней минуты. Сверху долетел какой-то знакомый звук, не похожий на свист пули. Увидел вертолет, и с новой силой вспыхнула надежда. Вскочил, дал в воздух три короткие очереди. Вертолет резко пошел вниз. «Неужели убил тех, кто нес спасение? – подумал со страхом. – Нет-нет, не может быть!» Негнущимися пальцами снял рюкзак, сбросил «лифчик», сорвал куртку и начал махать ею из последних сил. Вертолет завис над головой, и пилот показал рукой, чтобы спускался ниже, к обрыву, за которым можно укрыть машину от пуль. Григорий схватил рюкзак за лямки, но не смог оторвать его от земли. С одним автоматом, спотыкаясь, запетлял к обрыву, скатился по откосу. Камни больно царапали голую спину, плечи. До вертолета оставалось уже совсем немного, но там, за сверкающим зонтом лопастей, Боков увидел воду. Он пробежал мимо машины, плашмя упал в арык и начал, как собака, лакать мутную гнилистую воду. Двое подбежали к Григорию, схватили за руки, потащили к машине. А он вырывался, не хотел уходить от коричневой протоки. Только когда к губам наклонили термос и по подбородку, груди потекла оживляющая жидкость, затих, пил и никак не мог насытиться ею. Капитан Пырин вывел машину на взлетный режим, начали подниматься над обрывом, и вдруг борттехник Цымбылюк отчаянно заорал: – Командир, горим! Пырин оглянулся и ужаснулся: грузовую кабину заполнил белый дым, в центре полыхал красный огонь, на полу валялся раненый солдат. Из пробитого топливопровода на него падала струя. Пырин двинул рычаг шаг-газа вниз, вышел в эфир: – Я – 761-й. «Духи» обстреляли. На борту пожар, есть «трехсотый», пробита топливная система. Ведомый – прикрывай! Борттехник открыл дверь грузовой кабины, и все сыпанули с вертолета, ожидая взрыва. Но взрыва не было. Пожара тоже не было. Оказалось, пуля попала солдату в грудь, пробив сигнальную ракету, она сработала, наполняя грузовую кабину клубами дыма. Овчинников с борттехником жгутом для зажима ран перетянули топливную трубу. «А как силовая установка? – подумал Пырин. – Её осмотр – обязанность борттехника». Но вдруг почувствовал, что не может дать подчиненному такую команду. Там, на голой «крыше» он будет вроде мишени, и «духи» могут сшибить его как куропатку. Промелькнула мысль: «Ты командир, тебе и лезть». Не мешкая, поднял люк пилотской кабины, выбрался наружу, пошел по обшивке, открыл капоты двигателей главного редуктора, осмотрел трубы и агрегаты. Все было в порядке. И только теперь закралась в голову тревожная мысль: «Душара меня видит, почему не стреляет? А если попадет, – долго до земли кувыркаться». Но как ни странно, страха не было. Закрыв капоты, спустился в кабину, завешанную бронелистами, и только здесь выразил удивление собственной смелости… – Командир, мы всё сделали, – доложил Овчинников, топливо не течет. – Ну, вы вообще кулибины! – подхватил его Пырин, – следи за трубой. Будем взлетать. Запускаю двигатели. Моторы взревели, и машина ожила, затряслась мелкой дрожью, которую не любили все, и летчики, и десант, но ее так приятно было ощущать теперь. Пырин связался с ведомым: – Саша, я весь народ брать боюсь, возьму только раненого и найденыша. Ты прихватишь остальных. С высоты птичьего полета он огляделся, прикинул, откуда по ним стреляли. Над дувалами кишлака возвышалась крепостенка, там суетились люди. Он скомандовал борттехнику: – Серега, включай вооружение! На вертолет недавно поставили два блока новых ракет. У них был калибр побольше и взрывной заряд мощный. Вертолет сделал правый разворот, выпустил ракеты по дувалу, сделал левый разворот и благополучно ушел от кишлака, набирая высоту. Пырин сказал ведомому: – Саша, а теперь садись и забирай ребят. Борттехник удивленно присвистнул: – Ну, командир, я такого от тебя не ожидал! – Я и сам себя сегодня не узнаю, – ответил на похвалу подчиненного Пырин. – За наглость нужно «духов» наказывать. Такие вещи им прощать не надо. Когда прибыли на аэродром, и Пырин доложил о выполнении задачи, полковник Нургалиев по-свойски спросил: – Коля, какое представление писать: орден или звание «майор» досрочно? – Хорошо бы майора досрочно получить, – мечтательно ответил Николай. – Значит, жди скорого повышения в звании. *************** Пырин этого досрочного повышения ровно год ждал, когда и положенные сроки пришли. Зато от ремонтников получил ценный подарок в тот же день. Цымбалюк протянул на ладони стальной сердечник пули: – Вот, во время осмотра машины нашли. Плоскогубцами из обшивки за вашим сидением вытащил. Держите на память. «Дух» пропорол пулеметной очередью весь вертолет от кабины до хвоста. Мы еще легко отделались. ----------------------------- Николай Кикешев «Встань и иди. Читать полностью ЗДЕСЬ: |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
